Красный дворец

Слова его величества были беспощадными, точно как слова моего отца, в них отчетливо прозвучало знакомое мне разочарование, и мое сердце сжалось, а спине стало жарко.

— Ты никогда не заболеваешь, если предстоят военные игры в Запретном саду, — продолжал король, — и, подобно ребенку, проводишь все оставшееся время за рисованием. — Он будто выплюнул последнее слово, а затем дернул рукой: — Принесите это сюда!

Испуганный евнух поспешил удалиться и вернулся с листом бумаги на подносе.

— Ты уклонялся от лекций якобы по болезни, но, по моим сведениям, в это самое время ты занимался живописью. А ведь ты — будущий правитель страдающего королевства, нуждающегося в мудром отце… — Его величество замолчал, он казался очень и очень расстроенным поведением принца. — Но вместо того чтобы учиться, ты рисовал собак?

Король взял лист бумаги и разорвал рисунок пополам, а потом еще и еще. От раздавшегося резкого звука по телу у меня побежали мурашки. Скоро от большого листа плотной бумаги остались одни обрывки. Наследный принц по-прежнему стоял на коленях, уши у него были красными.

— Уберите это с глаз моих долой, — прорычал король.

Евнух собрал обрывки бумаги и выбросил в окно. Несколько клочков ветер принес мне; я, поставив поднос на землю, сложила их вместе. Пока я делала это, в моих ушах продолжал звенеть голос его величества:

— Ты мой сын, но ты ни чуточки не похож на меня. Я много и усердно работал, чтобы стать достойным трона, стать хорошим королем для моих поданных, ты же предпочитаешь жить припеваючи. Любишь, чтобы тебя баловали, словно собачонку. Вечно пропускаешь занятия, в отличие от собственного сына, который встает на заре, учится допоздна рядом со мной и способен без запинки прочитать наизусть все выученное. Как так получилось, что шестилетний ребенок оказался способнее тебя? Он может стать куда лучшим королем, чем ты.

Наследный принц Джанхон молчал, его веки были красными, как пламя. Он ни слова не произнес в свою защиту.

Король зло цокнул языком — это был звук глубочайшего презрения.

— Согласно учению Конфуция, надо расти в добродетели и непременно культивировать в себе все присущие человеку хорошие качества. — Тень поражения омрачила его лицо. — Ты же не изучаешь труды Конфуция и потому понятия не имеешь, что есть добродетель. Вот небеса и насылают на моих людей беспрестанный голод…

— Сегодня мой день рождения, абамама[24], — прошептал наследный принц.

Все замерли. Я видела и чувствовала, что глаза присутствующих распахиваются, кровь отливает от лиц, а сердцебиение учащается, и мне казалось, что общий страх проникает в мое сердце и колотится в нем.

— Каждый год в мой день рождения, — продолжал принц дрожащим голосом, — вы призываете меня сюда, чтобы отругать перед вашими чиновниками. У меня нет возможности провести этот день в мире и спокойствии. Я ваш сын, и в-все же… — Он замолчал, собираясь с мыслями. — Что бы я ни делал, я не в силах угодить вам. Разве может отец до такой степени презирать собственного сына?

Белая борода короля затряслась, лицо исказила ярость. Вспомнив своего отца, я подхватила поднос и ушла. Обрывки бумаги я оставила там, где они лежали. Прежде они были искусной акварелью, на которой была изображена собака, лежащая спиной к двум щенкам, требующим ее внимания.

Оказавшись за пределами двора, вдалеке от стражей на воротах, я с облегчением выдохнула и закрыла глаза.

Отцы — ужасные люди.

Я умела сохранять спокойствие перед лицом смерти, перед кричащими от боли пациентами, и в то же самое время одно-единственное обидное слово отца превращало меня в уязвимого ребенка. И в его присутствии я не могла удержаться от слез, сотрясавших меня и лишавших возможности говорить, — неважно, сколь противно было ему подобное зрелище.

Я так хотела, чтобы он принял меня.

И я ненавидела это свое желание.

* * *

Наконец я дошла до покоев госпожи Хегён; волосы у меня были слегка растрепаны, одежда промокла от пота. Две придворные дамы открыли мне дверь.

Надеясь, что госпожа не заметила моего опоздания, я встала перед ней на колени. Она, как всегда безупречно одетая, сидела на циновке, ее тяжелая шелковая юбка лежала на полу вокруг ног. Лицо госпожи Хегён было изнуренным, усталым, его выражение — апатичным.

— Я слышала, ты прекрасно считываешь пульс, — сказала она.

Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь уловить скрытый смысл ее слов, понять, зачем она послала за мной. Я едва выдавила из себя:

— Я… я горжусь тем, что обо мне так говорят.

— Позволь мне самой убедиться в этом. — Она, подняв руку, обнажила кисть, по которой нитками тянулись синие вены.