Красный Элвис

Весной 91-го, когда чемпионат только набирал обороты, команда нашего города вышла в полуфинал Кубка Украины. Сказать, что это было неожиданностью, — не сказать ничего. В Кубке, уже начиная с одной восьмой финала, играли профессионалы, и то, что наши раздолбай пробились так высоко, было сюрпризом прежде всего для них самих. Сначала, еще в одной шестнадцатой, команда, которая должна была с нами играть, на матч не приехала, и ей засчитали техническое поражение. В одной восьмой нам достались полтавчане, это уже была настоящая команда, они играли во второй лиге, у них был собственный автобус, на котором они и прикатили, чтобы насовать нашим за счет класса. Наши вышли на поле как в последний бой и неожиданно победили. На матч собралось полгорода, то еще было зрелище, судья добавил десять минут, профессионалы уже несколько раз рвались набить ему морду, но наши боссы из спорткомитета всякий раз их оттаскивали, наконец на сто второй минуте наши все-таки затолкали победный гол, 4:3 в нашу пользу, и город пил несколько дней подряд. Возможно, стоило бы сказать, что мы были болельщиками, но никакими болельщиками мы не были, просто отправлялись за командой на выезд, напивались в электричках, блевали в тамбурах, дрались на вокзалах с местными, часто даже не попадая на саму игру, которая для нас в последнем случае была просто лишней, у нас была большая хорошая компания, человек пятьдесят в общей сложности, старшим было лет по восемнадцать, и они в этой жизни не пережили разве что ядерную бомбардировку. После Полтавы мы вышли на не менее серьезный клуб из-под Киева, игра на их поле, и наши боссы решили не морочить голову ни себе, ни команде и купили этот матч — привлекли наш местный машиноремонтный завод, который был официальным собственником команды, те перебросили нашим соперникам списанный комбайн, и соперники сдали игру. Зато теперь у них был комбайн, уж не знаю, что они с ним делали, может, газон на стадионе стригли, а у нас не было ничего, кроме гордости и злого желания надрать еще кому-нибудь задницу. Мы с Бобом ходили на все матчи, старшие требовали соблюдать хоть какую-нибудь дисциплину, но на самом деле никто дисциплину не соблюдал, все выглядело как общий сбор толпы неуравновешенных субъектов, которые любой ценой стремятся нажраться до финального свистка и — по возможности — подраться с кем-нибудь за честь местного спортивного общества и советского спорта в целом. Футбол как-никак азарт, сами понимаете.

И вот полуфинал сводит нас с Донбассом, с одним из клубов, что борется за выход в первую лигу, игра снова на их поле. Наши старшие собирают совет и решают ехать, это всего два-три часа на электричке, постоять за земляков и вломить шахтерским недоумкам, чтоб не выделывались. Игра была назначена на воскресенье, мы договорились, что в субботу не пьем, не курим, запасаемся горючим и сигаретами и в воскресенье отправляемся первой электричкой. Все в слегка очумело-возбужденном состоянии, ну, говорят наши старшие, мы им, бля, покажем, покажем-покажем, подвываем мы, бля; то, что мы едем на вражескую территорию, где наши традиционно получали, нас отчего-то не пугает, мы в полуфинале, остальное похер, вломим горнякам, вставим по самые гланды, большинству из нас по четырнадцать-шестнадцать, и соседний Донбасс ассоциируется в наших набитых опилками и адреналином головах разве что с одноименными холодильниками, так что все в порядке — завтра мы едем хрен знает куда и всем там наваляем, предположение, что наваляют нам, даже не возникает, как неуместное.

Еще затемно, в четыре или пять утра, я захожу за Бобом. Он быстро одевается, сует в карман старый отцовский кастет, рабочая династия, бляха-муха, но тут появляется его мама-буфетчица и устраивает скандал, куда это ты собрался? кричит, иди на фиг, отвечает Боб, у меня дело, какое еще дело? не отстает мама, у нее сонное, очень красивое лицо и белые волосы, но, конечно, не седые, а какие-то светло-желтые, словно светятся, она выбежала в халате, из-под него все видно, у меня сразу же встал, ну, думаю, у Боба и мама, что же он с такой мамой такой долбанутый растет, мама тем временем продолжает орать, мол, никуда ты не поедешь, хватит, что твой отец сидит, ты тоже, наверное, сесть хочешь, пошла ты, огрызается Боб, я тебе пойду, я тебе сейчас так пойду, распаляется мама, поясок на ее халате окончательно развязался, застегнись, кричит ей Боб, что ты голая вышла? ты, недоносок, не выдерживает мама, мал ты еще меня учить, не стоит еще, и тут Боб не выдерживает и правой валит ее с ног, мама перелетает через кресло и падает на пол, я успеваю увидеть ее длинные ноги с несколькими синяками на бедрах, на ней черные трусики, она начинает плакать, Богдан, говорит, не ходи, останься, пошла на хуй, нравоучительно говорит Боб и выходит в утренний подъезд.