Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля

И когда 10 января 1929 года в Ленинграде открылся Первый всесоюзный съезд по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, он напоминал штаб опьяненной победами армии, рассчитывающей на законное мародерство. Пропагандистская шумиха, созданная вокруг этого боевого форума, рисовала образ торжествующей чудо-науки, готовой сделать для новой власти все что угодно. Центральная фигура съезда — Николай Вавилов. 16 января с высокой трибуны он обращается к своим соратникам с воинственным кличем: «Генетик должен действовать как инженер. Он не только обязан изучать строительный материал, но он должен и может строить новые виды живых организмов»4.

Каждая строчка его доклада — это шквал аплодисментов и буря оваций. Генетик Николай Дубинин вспоминал: «Обращаясь ко мне, известный наш морфолог и эволюционист, работающий по происхождению домашних животных, профессор Сергей Николаевич Боголюбский, явно восторгаясь Н.И. Вавиловым, сказал: “Посмотрите на Вавилова — это истинный полководец нашей генетики”»5.

Боги лабораторий самозабвенно аплодируют своему маршалу. И каждый из них точно знает, что нет таких крепостей, которые не могли бы взять коммунисты краснозвездной страны. Кажется, еще немного, и они начнут скандировать: «Генетика! Хромосомы! Вавилов!»

«Вечерняя Москва», освещавшая съезд, поражает своих читателей новыми откровениями о могуществе селекции: «Но что же тогда сказать про работы профессора Среднеазиатского государственного университета — Гали Михайловны Поповой, которая тоже, действуя как инженер, реконструировала один из исчезнувших прообразов современной пшеницы. Скрещивая пшеницу с разными близкими ей растениями, профессор отодвинула в своей лаборатории развитие пшеницы на какое-то количество тысячелетий назад. Совершился обратный процесс развития вида. Получен один из промежуточных видов пшеницы, одно из звеньев ее состояния между современным и диким.

Изумительный эксперимент! Ведь это же все равно, что создать одного из предков современного человека, например неандертальского человека»6.

Но и мечта о реальной встрече с неандертальским человеком тоже не казалась тогда несбыточной. Советская наука гарантировала его визит в самое ближайшее время. Дерзкое знание бредило дерзкими экспериментами.

19 апреля 1929 года гвинейского героя Илью Ивановича Иванова принимало совещание по самому главному для него вопросу: «О возможности постановки в Сухумском питомнике опытов гибридизации путем искусственного осеменения между антропоморфными обезьянами, а также между последними и человеком»7.

Для тех светил науки, которые пришли послушать Иванова, его доклад был важной ступенью для подведения под дарвинизм экспериментальной, материалистической базы. И не только. Это были люди, участвовавшие в оживленных дискуссиях о современной науке в стенах Коммунистической академии. Той самой Коммунистической академии, которую создала новая власть и противопоставляла старой Российской академии наук. Здесь вдохновенные марксисты и естественники трудились над новой философией науки.

На конец года намечалась широкая дискуссия на тему «Роль биологии в реконструкции животноводства в СССР». Для участия в диспутах намеревались привлечь биологов, хозяйственников и зоотехников. А в зоотехнии Иванов был звездой первой величины. Все знали, как он ратовал за то, чтобы обезьяноводству было отдано достойное место в передовом сельском хозяйстве СССР.

Многие присутствовавшие в тот день на выступлении еще недавно обсуждали редакционную статью из январского номера журнала «Естествознание и марксизм» за 1929 год. В ней теория Дарвина именовалась монолитной системой знаний, позволявшей решать сложные фундаментальные и практические проблемы. Статья завершалась славословием дарвинизму: «Наш журнал появился в знаменательный год. Ровно 70 лет тому назад появились два произведения двух гениев человечества, открывшие новую эру в материалистическом познании законов природы и общества: “К критике политической экономии” Карла Маркса и “Происхождение видов” Чарльза Дарвина. С тех пор учение этих двух гигантов мысли подвергалось не только обстрелу реакционной буржуазной науки, но и проверке самой действительностью.

И оба учения вышли с честью из этого испытания и в течение семи десятилетий сумели подняться над всеми остальными учениями на такую высоту, добиться таких исключительных в истории идей успехов, что все новейшие социологические системы и эволюционные теории по сравнению с ними кажутся пигмеями»8.