Красный газ

Несколько дней назад, идя по следу куницы – редкого теперь зверька, которого, как и всех остальных зверей, русские прогнали из тундры грохотом тракторов и запахом бензина, Ани-Опой набрел на речку Течиду, на самые ее верховья, и ему сразу понравился ее чистый, никем не тронутый снег. Такой белизны снег, без всяких следов копоти, без единой пылинки, еще лет тридцать назад укрывал всю тундру. Только собачьи и оленьи нарты тревожили тогда эту белизну, да песцы, куницы и белки плели на ней тынзей[17] своих следов. Но ни зверь, ни птица, ни нарты не портили тундру, и даже оленье копыто не грязнило ее так, как изуродовали тундру железные и пахнущие бензином гусеницы русских машин. Дым этих машин копотью оседает в тундре, и зверь бежит от этого запаха, и человек болеет от пыли в воздухе…

Но Течида была далеко от русских дорог, пряталась меж замерзших болот, и снег на ее берегах был чистый, белый. Ани-Опой даже за куницей перестал гнаться, сбросил с ног широкие, подбитые мехом лыжи и засуетился, раскапывая снег то на берегу, то на ледяном панцире реки и нюхая этот снег, и даже пробуя его на вкус. Нет, не пахнет снег нефтью! Значит, должна быть в Течиде рыба! Когда Ани-Опой был мальчишкой, не было в тундре ненца, который не имел бы рыбы столько, сколько душе угодно, и не какой-то простой рыбы, а икряной осетрины, лососины, муксуна, нельмы. Сушеными муксунами собак кормили, а щуку или сома даже собаки не ели – сушеной щукой костры разжигали. И особенно много рыбы и икры было зимой, когда лед давил на рыбу в Оби и она уходила из Оби в мелкие речки, где ее не только сетями, а просто руками можно было черпать.

Но пришли русские в северные тундры, стали лить они в Обь и другие речки бензин, нефть и еще какую-то грязь, и брюхом кверху стала всплывать рыба из Оби. И уже не то что собакам – для людей нет рыбы вдоволь. Однако здесь, в Течиде, должна быть рыба, так сказал Ани-Опой своим детям и всей своей родне рода Харючи, что означает сильные журавлиные люди. А сильный Харючи разве отдаст пешню кому-нибудь, когда из-подо льда вот-вот брызнет живая, темная вода, в которой жирная и дорогая, икряная рыба… Когда этот нерусский гость попросил Ани-Опоя отвезти его в Уренгой, Ани-Опой сразу сообразил, что заодно он повезет в Уренгой и икряную рыбу и получит там за нее много продуктов – русские страсть как охочи до икряной рыбы…

Пешня вдруг мягко проломила лед и чуть не ушла в воду – так увлекся своими мыслями Ани-Опой. Даже про нерусского гостя забыл – гостя, который стоял вместе со всеми Харючи над лункой и следил за работой Ани-Опоя. Но все-таки Ани-Опои удержал пешню, вытащил ее из воды и отбросил в сторону, а сам тут же опустился на колени, лихорадочно сбросил с рук меховые рукавицы и голой рукой зачерпнул темную воду, припал к ней губами.

Родичи напряженно следили за ним. Если скажет Ани-Опой, что вода в реке живая, тут же прорубят во льду вторую лунку, метрах в десяти от первой, и поставят сети, пропустив их подо льдом от лунки к лунке на длинном шесте. А через несколько часов, если Нум, бог тундры, будет милостив к ненцам, они, как в былые годы, вытащат из воды огромного осетра с набитым икрой брюхом. Осетр будет яростно бить хвостом по льду, но Ани-Опой, по праву первого добытчика, успокоит его ударом пешни по голове, а затем острым ножом полоснет по брюху, и из разреза густо пойдет икра, заполнит подставленное ведро. Каждый вытащит ложку из-за голенища кисов, и ведро икры будет съедено быстрей, чем песец пробежит с одного берега реки на другой. Потом, подкрепившись, они уже без перерыва будут таскать из воды сети с осетрами и нельмой, белугой и муксуном и долбить новые лунки, и опять ставить сети, а Ани-Опой будет отдыхать на берегу, покрикивая: «А? Ани-Опой знает, где искать живую воду!»

Но Ани-Опой не спешил обрадовать своих родичей. Он выпил всю воду из ладони, зачерпнул еще и долго перекатывал во рту новый глоток. Его исколотое льдом лицо было в крови, но он не обращал на это внимания.

– Ну?! – не выдержал кто-то. – Говори! Живая вода?

Ани-Опой не ответил. Он закатал рукав малицы и, стоя на четвереньках над прорубью, запустил голую руку до локтя в темную воду реки. Там, под водой, он отломил кусок темного льда, вытащил его и, не обращая внимания на то, что вода буквально замерзает на его руке, стал осматривать этот кусок льда со всех сторон, нюхать.

Потом выпрямился, отбросил лед, выкарабкался из лунки, молча подхватил на плечо пешню и, не сказав ни слова, пошел вверх по реке. Ненцы двинулись за ним, Зигфрид тоже. Зигфрид был уже одет как ненец: в меховые носки-ичиги и меховые сапоги-кисы, в замшевые штаны и в замшевую рубашку-ягушку, а поверх нее – малица и еще сокуй – верхний, глухой замшевый балахон, который надевают ненцы лишь в дальнюю дорогу… Зато в этом наряде Зигфриду было тепло. В меховых, с соломенной стелькой сапогах ноги не мерзли, а песцовая оторочка капюшона защищала лоб и щеки от тундрового ветра.