Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Они привыкли, что все перед ними лебезят. И себя немного потешу. Они же неграмотные, живут одними инстинктами. Я не люблю их, и что же мне – всю жизнь улыбаться им и благодарить за стакан вина? И пить сегодня не буду. За все прочее Бог простит”.

14.

Как и в прошлый раз, в предбаннике за деревянным резным столом, похожим на огромную виолончель без грифа, восседала все та же компания. Только Кузьмы Ивановича не было. На подносе опять-таки крупный черный (словно из шлифованных камней агата) виноград, алые, с лучами, будто восковые, яблоки, запотелая бутыль водки “Парламент”

(писк моды) и вино (конечно, made in France), стаканы и рюмки. Слева на высокой полке – белая кипа свежих полотенец, шерстяные и полотняные шапочки, с крючков свисают длинные махровые халаты.

Справа на подставке небольшой телевизор “Sony” с видеомагнитофоном.

На экране – ага, фильм “Калигула”. Кровь и содом.

Когда Углев вошел, компания внадсад ржала.

– Ну жизнь была!.. – сипло хохотал Федя Калиткин. – Эти-то, эти, лесбиянки!.. смотри, смотри, как друг другу языком.

– Пьянство и разврат, – согласился прокурор. – Почему и пал Рим.

Валентин Петрович, что вы насчет Древнего Рима скажете? Ведь я прав?

– обратился старший Калиткин к новому гостю, который сегодня пришел почему-то в строгом костюме, при галстуке, как обычно он выходит к школьникам. “Можно и о Древнем Риме”, – подумал Углев. Он снял пиджак (все же жарко, повесил на спинку стула) и внимательно оглядел отдыхающих. Игорь уже был пьян, бестолково махал руками, торопя гостей, чтобы наливали. Что-то в последнее время молодой человек много пьет. Только сейчас разглядев толком Углева, Игорь вскочил, забормотал:

– Валентин Петрович, снимайте все! Будьте как все! Он демократичный человек, господа! Это наш учитель пришел! Встреча без галстуков!

– Обязательно, – согласился Углев, зная, что сейчас лучше не перечить. А если хотят про Рим, можно и про Рим.

– Внимательно послушаем, – согласился и Чалоев, который до сей поры молчал. – У этого замечательного человека хороший язык.

– Красноречив, красноречив, – с невнятной ухмылкой отозвался Толик.

Он пил бурлящую газированную воду, сверкая синими, вывернутыми в сторону учителя глазами. – Говори, дед.

– Только это, пожалуйста, выключите, – кивнул в сторону телевизора

Углев. – Мне сложно о чем-нибудь говорить, если жуют дети или горит экран с такими соблазнительными картинками.

– Да ну, – смутился Игорь. До него что-то дошло, он снова вскочил. -

Тихо! Валентин Петрович выступает. Только вы бы хоть галстук!..

– Потом, – тихо ответствовал Углев. – А насчет красноречия, что ж, можно и насчет красноречия, Анатолий… не помню, простите, отчество…

– Янович, – слегка раздраженно буркнул Толик.

“Ого, из высланных латышей, что ли? Или поляков? – отметил Углев. -

Сложные, видимо, гены у этого синеглазого здоровяка”.

– Так вот, друзья мои, в те же времена, о коих вы только что смотрели кинофильм, в Древнем Риме некий Петроний сочинил знаменитую книгу “Сатирикон”. В ней много рассказывается о таких же игрищах при дворе знатного человека, о пирах и убийствах… но вот начинается книга почему-то словами именно о красноречии. Если я точно воспроизведу. – Впрочем, он хорошо помнил эти строки. – “Разве не безумием одержимы декламаторы, вопящие: „Эти раны я получил, сражаясь за свободу отечества, ради вас я потерял этот глаз. Дайте мне вожатого, да отведет он меня к чадам моим, ибо не держат изувеченные стопы тела моего!” Потому, я думаю, и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают, что про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавливать собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву по три сразу, а то и больше во избавление от чумы, да еще учатся говорить сладко да гладко, так что все слова и дела похожи на шарики, посыпанные маком и кунжутом”.

Собравшиеся в бане уважительно, но довольно растерянно слушали желтолицего старика с голубыми редкими волосами. Они не понимали: о чем он и зачем? Но подозревали: все неспроста.

– “Разве можно на такой пище добиться тонкого вкуса? О говоруны, вы-то и погубили красноречие! Из-за вашего звонкого пустословия сделалось оно посмешищем. Истинно возвышенное красноречие прекрасно своей природной красотой, а не вычурностью и напыщенностью. Даже стихи более не блещут здоровым румянцем, все они точно вскормлены одной и той же пищей, ни одно не доживает до седых волос…” И вот, этого человека, господа, прерывает другой человек, более опытный в деле воспитания детей.

Хозяин бани Игорь, кажется, начиная наконец понимать, к чему затеян рассказ, усиленно закивал, как китайский болванчик. Сдержанно кивнули и милиционер с прокурором. Скорее всего, старик учитель против красивых речей правительства.