Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

– Могу и я… – не удержался-таки. Стыдно было, что неожиданно даже для себя он подчинился им. “Старею”. – Милиционер останавливает машину, за рулем бывшая учительница. “Здрасьте, Мария Ивановна, берите бумагу, ручку и пишите сто раз: Я БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ БУДУ НАРУШАТЬ ПРАВИЛА ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ…”

Игорю понравилось – начал шлепать друзей по плечам, привлекая внимание к анекдоту учителя. Громче всех захохотал младший Калиткин.

Но на Углева продолжал неприязненно смотреть Толик. Да и Чалоев, тот самый южанин, в прежний раз, осенью, похваливший учителя, сегодня поглядывал отчужденно. И Валентин Петрович решил еще больше подыграть им всем, не стоит задирать опасных людей.

– Я вот что вспомнил, в том же романе “Сатирикон” описывается, как загулявший… ну, совершенно из ума выживший богач устраивает свои похороны. И смотрит, как плачут вокруг него родственники и рабы. И кто лучше рыдает, тот, выходит, больше любил его. Тому он дарит золотые монеты. – Углев не стал уточнять, что это уже не в романе, а в фильме Феллини Тримальхион впрямую ложится в гроб и закрывает глаза, а толпы женщин и рабов рвут на себе волосы. – Чтобы проверить, как вас любят ваши помощники, охранники, можете устроить…

– И Углев этаким чертом захихикал, сам себя сегодня не узнавая.

– А, я вспомнил! – замахал руками Игорь. – Дядя Кузя так делал, когда из тайги вернулся.. Но мы-то не знали, что он косит…

– Я был там, – наконец улыбнулся холодной улыбкой синеглазый Толик.

– Мы “скорую” вызвали и “скорую” упоили.

– А люди шли и шли!.. А дядя Кузя здорово изобразил.

– А что его сегодня-то нет? – спросил Валентин Петрович, радуясь возможности перевести разговор на иную тему.

– Болеет, – отвечал Игорь. – Грипп. Пошутил: гриппер, но я понял: грипп. Я-то считаю: баня любую хворь вышибает.

“Если сердце сильное”. Но Углев не стал ничего более говорить. Ему налили вина, он час назад зарекался, не хотел сегодня с этими людьми пить, но выпил. И, сославшись наконец на то, что надо идти к жене, встал.

– А как же баня?!. – вопил Игорь. Он сдернул со спинки стула пиджак и держал на расстоянии, не отдавая. – Валентин Петрович! Баня!

Стыдясь сам себя, Углев буркнул:

– Дело есть одно срочное… надо подзаработать… готовим макет для музея…

– Что?! А что же вы у меня-то?! Господа! – закричал Игорь, обращаясь к своим друзьям. – Полгода учит мою дочь и отказывается бабки взять.

А в музей торопится какие-то крохи выцарапывать. Я вам сейчас же принесу вашу зарплату!

– Да ладно, потом… – бормотал Углев.

– Нет уж… – Поддернув красные плавки, Игорь исчез. И Углев, стоя, мучительно ждал.

Толик покосился на сидевших рядом.

– Я думаю, мы должны скинуться и помочь нашим воспитателям… – Достал из угла лежавшую комком одежду, вынул портмоне.

Углев, краснея, замотал головой, отступил к двери.

– Да что вы… я получаю достаточно…

– Знаем мы, сколько вы получаете… – произнес прокурор. – Я тоже добавлю. – И на поднос, с которого смели в сторону кисти винограда и раскатившиеся яблоки, все стали бросать бумажки. Чалоев положил две зеленые сотенки.

Вдруг Толик, глядя на доллары, рассмеялся, как женщина, – звонко и поводя плечами.

– Ты что? – насупился южанин.

– Это другие? – смеялся Толик.

– Ну конечно, – еще более сердясь, отвечал Чалоев. При этом не надо было окружающим иметь много ума, чтобы догадаться: намек касался или меченых денег, или фальшивых денег. Хотя вряд ли эти господа всерьез занимались сбытом подделок – скорее всего, играли, как играют нынче и взрослые люди, печатая на цветном принтере деньги любой страны.

Вернулся Игорь и, протянув учителю большой бумажный конверт, другой рукой таинственно приоткрыл и закрыл щель.

– Эти тоже туда! – скомандовал Толик. И как ни отнекивался Углев, его заставили деньги с подноса также сложить в конверт.

И, багровея от стыда, пятясь, он ушел наконец из бани. Рубашка под пиджаком липла к спине, брюки липли. “Боже мой, до чего пал…” – вертелось в голове. Нет, если бы не возникшая в шутку угроза насчет дачи, он бы легко и остроумно обыграл сих господ. А так, пришлось согнуться…

Жена сидела на даче, накинув на плечи ветхую кроличью шубу, которую супруги давно уже из города притащили сюда. На столе горела свеча.

– А что, нет света? – радуясь этому обстоятельству (жена не увидит его лица), спросил Валентин Петрович.

– Нет, сама отключила. Мы же домой? Они не подвезут?

– Я не стал просить. Но зарплату нам выдали, – глухо ответил Углев.

– Кузя заболел. Может, навестим?

Почему он вспомнил о нем? Наверное, потому, что смертельно захотелось выпить простой горькой водки, заглушить стыд унижения.

– С ума сошел!.. – возмутилась жена, – столько тебе огорчений причинил…

– Дело прошлое. А свет у него горит. – Углев глянул, скосясь, в окно.

Дача Кузьмы Ивановича недалеко, за полосой сосняка. Да и не совсем это дача – длинный, обитый жестью вагончик с железной печкой.