Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Когда Углев поднялся на третью площадку, то засомневался в своей памяти. “Старею”. Эта дверь никак не могла принадлежать Иконниковым, а теперь уже одинокой женщине: новая, железная, густо покрашенная малиновой краской, с красивой дверной ручкой “под золото”, с глазком. И звоночек справа свеженький. “Господи, неужто съехала, а я не знаю? Или даже умерла? Или все же я спутал этаж?” А тут еще два обритых подростка с тусклыми глазами спустились с четвертого этажа по бетонной лестнице с отколотыми краями:

– Вы, дядя, куда?

Но один из них, кажется, узнал директора 1-й городской школы, что-то шепнул товарищу, и они быстро поскакали вниз. Они что, здесь кого-то охраняют? Помогла молодая румяная, как матрешка, девица – вышла из соседней квартиры, из-за серенькой деревянной двери с намалеванным красной краской сердцем.

– Ой, Валентин Петрович! Здрасьте.

– Здравствуйте. – “Что-то не помню эту девушку. Впрочем, девицы так быстро меняются”.

– Вы к Алле Васильевне? Звоните подольше… она плохо слышит.

– Спасибо. А давно у них это? – Углев со смущенной улыбкой показал на железную дверь.

– Дак Алексей Григорьевич деньги прислал в СРУ… извините. – Девица замахала руками, засмеялась. – Ну, строительно-ремонтное управление.

Они евроремонт сделали.

Углев долго давил на кнопку, наконец изнутри нажали на ручку двери, и ручка с этой стороны тоже наклонилась… мог бы и сам нажать… дверь отошла – на пороге стояла бледная седенькая женщина, уже почти старуха. Одета в серенькое платье. На босых ногах разные тапочки.

Возле ног крутятся три котенка. Хозяйка квартиры смотрела на Углева и, кажется, не узнавала его.

– Алла Васильевна, – пробормотал он, – извините. Это я, Валентин

Петрович.

– А, – равнодушно отвечала мать Алеши. И продолжала стоять в дверях.

– Хотел узнать… как вы?

– Я?.. – Она чуть переменилась в лице. – Молоко плохое продают, я кипячу – свертывается.

– Я вам принесу хорошего.

Она молчала. Неужто настолько больна, что находится в полной прострации? Или обиду держит на Углева? За что? Может быть, более тепло относится к Шамохе?

– Вам привет от Кузьмы Ивановича.

Маленькая женщина столь же равнодушно восприняла и эти слова. Она не пригласила зайти, но и не отворачивалась. И, видимо, вовсе не боялась гостя, судя по всему, дверь и не была заперта. А ведь могут обидеть, ограбить.

– У вас есть телефон? – спросил Углев. Может быть, Алеша так же, как сумел распорядиться с ремонтом, догадался обратиться из Америки в местную АТС, и телефон Алле Васильевне поставили.

– Телефон? – переспросила мать Алеши. – Он мне звонит.

– Какой у вас номер?

– Номер?.. – Она не помнила.

“Узнаю на АТС”. Углев мягко, медленно улыбнулся, кивнул.

– Я молоко вам занесу, Алла Васильевна, – сказал он все с той же улыбкой, стараясь, чтобы глаза не намокли от слез. – Извините, что побеспокоил.

Бедная женщина. Несчастная милая женщина. Когда-то дивно пела, у нее был сильный высокий голос, даже когда уже пристрастилась к зелью, пела, стоя у распахнутого окна. Ее местные алкаши уважительно называли Алкой Пугачевой. Муж ее, известный в городе баянист, первый человек на всех свадьбах, исчез давно. Он пил по-черному и жену приучил. Но когда у него баян украли (или он его загнал за бутылку),

Григорий Иванович исчез. Говорили, пешком ушел в Монголию. Зачем?..

И в такой семье вырос гениальный мальчик.

….

Как же он мог забыть о ней?! Нет, когда она лечилась, он бывал у нее в палате… яблоки носил… но вот уже год или даже два не видел в лицо.

Дома вечером Углев рассказал жене о своем мучительном визите к матери Алеши, и Мария пообещала сама носить Алле Васильевне через день свежее дорогое совхозное молоко. Может быть, организовать школьников, чтобы дежурили у старых одиноких женщин? Так во времена пионерии делали. Согласятся ли теперь? Даже не сами дети, а их родители.

– А тебе письмо от Надежды Стрелец. Снова на горизонте!

О господи, вот еще одна вина Углева! Училась одновременно с Люсей

Соколовой Надежда Иванова, которая просила называть ее именно

Надеждой, девица крепкая, мужеподобного сложения, губы, нос, скулы – все крупное, лишь глаза наивные, карие, в мохнатых ресницах. Окончив школу, вышла замуж за милиционера по фамилии Стрелец и решила попытаться стать капиталисткой: верно, подумала, что с таким мужем никто не обидит. Но молодой лейтенант вскоре погиб при задержании сбежавших из нерчинской колонии троих преступников, и Надежда осталась одна, да еще беременная. С трудом достав разрешение (на первых порах ее пожалели, подписали бумажку), открыла ателье, сама сидела с тремя работницами, строчила на машине платья и блузки, пришивая итальянские бирки, и дела пошли неплохо, но, видимо, с кем-то не захотела делиться честной выручкой – ателье сожгли. Тогда она назанимала денег, открыла магазин цветов – магазин сожгли. И она с дочкой уехала. От Надежды изредка приходили письма из Иркутска, из