Красный корсар

Найтхед на шаг отступил, губы его дрогнули, но с них не сорвалось ни звука. Уайлдер спокойно и строго приказал ему стать к помпе, но тут Найтхед обрел голос и наотрез отказался. В следующую секунду он рухнул па палубу к ногам разъяренного командира, сбитый с ног сокрушительным ударом кулака. Последовало минутное замешательство, и затем вся команда с громким криком кинулась на нашего беззащитного героя — начался открытый бунт. На Уайлдера уже посыпались было удары десятков рук, как вдруг женский крик, раздавшийся со шканцев, остановил нападающих. Это вскрикнула Джертред, и, по счастью, звук ее голоса отрезвил озверевшую толпу грубых, невежественных людей, потерявших всякую власть над собой и способных сейчас на любое преступление. Рассвирепевшая толпа неохотно выпустила Уайлдера и обратилась в сторону той, которая им помешала.

В памятные часы прошедшей ночи никто из матросов и не вспомнил о том, что на судне есть пассажирки. А если их облик и возникал перед мысленным взором молодого командира, то лишь в те редкие мгновения, когда он мог отвлечься от бушующей вокруг стихии и вызвать в памяти милые черты. Найтхед иногда упоминал о пассажирках, но так, словно речь шла о каком-то грузе, и судьба их ничуть не волновала этого черствого человека. Поэтому миссис Уиллис и ее питомица все время оставались внизу и не знали о бедствии, которое терпела «Каролина». Лежа на своих койках, они, конечно, слышали завывание ветра и рев бушующих волн, но за привычным шумом шторма не могли расслышать треск мачт и хриплые крики матросов. Минутами, когда судно особенно угрожающе кренилось набок, ужасное подозрение мелькало в голове гувернантки, но, понимая полную свою беспомощность и не желая тревожить ничего не подозревавшую Джертред, она старалась держать себя в руках и беспокойства своего не выдавала. Наступившая затем тишина и относительное спокойствие убедили ее, что все страхи были напрасны, и задолго до рассвета обе погрузились в глубокий, освежающий сон. Утром они проснулись, вместе вышли на палубу и замерли при виде картины разрушения, представшей их взору; и в эту самую минуту произошло давно замышлявшееся нападение на Уайлдера.

— Что означает эта ужасная перемена? — повелительно спросила миссис Уиллис. Губы ее дрожали, и, хотя она прекрасно умела владеть собой при любых обстоятельствах, лицо ее покрыла смертельная бледность.

Уайлдер был мрачен, как небеса минувшей ночи, глаза его сверкали, и, угрожающим жестом сдерживая своих недругов, он ответил:

— Она означает бунт, сударыня — подлый, вероломный бунт.

— Разве бунт ломает мачты и беспомощным обломком швыряет судно на волю волн?

— Послушайте вы, мадам! — грубо вмешался Найтхед. — С вами мне нечего стесняться — ведь я знаю, кто вы, и знаю, что на борту «Каролины» вы платные пассажиры. Сегодня ночью я видел небо и море такими, какими никогда не видал их прежде. Одни суда мчались по волнам легкие, как пробки, подгоняемые бешеным ветром, целехонькие до кончиков мачт, а другие кидало волнами, и ветер сбривал с них мачты почище, чем бритва. Нам встречались крейсеры, которыми никто уже не управлял; словом, никому из нас не доводилось еще стоять такую вахту, как прошлой ночью.

— Но при чем же тут сцена насилия, свидетелем которой я была? Неужели все беды должны обрушиться на это несчастное судно? Мистер Уайлдер, может быть, вы объясните мне, что здесь происходит?

— Во всяком случае, вы не скажете, что я не предостерег вас, — с горечью ответил Уайлдер.

— Предостерег! — подхватил Найтхед. — Из-под палки и дьявол станет праведником! Ведь без его приказа ни один бесенок не выйдет в море; но и сатана при всем желании не в силах усмотреть за каждым. И слава богу! А то в наше неспокойное время благополучное плавание было бы такой редкостью, что немногие рискнули бы добывать себе хлеб морским ремеслом. Предостережения!! Спасибо, уж в них-то недостатка не было… Фрахтователь напрасно оставил без внимания, что капитан Николас Никольс сломал ногу в ту самую минуту, когда поднимали якорь. А если в это время случается несчастье, то уж непременно жди новых бед. А старик в лодке — разве это не было знамением? Я уж не говорю о том, что лоцмана насильно выкинули с корабля: это уж наверняка дурной знак! Но и этого мало: вместо того чтобы покорно склонить голову и мирно стоять на якоре, мы пускаемся в путь и покидаем славную безопасную бухту, да еще в какой день? Именно в пятницу… Что ж тут удивляться тому, что произошло? Удивительно, что я еще жив! А все почему? Да потому, что я верую в то, во что положено веровать, а не слушаю незнакомых моряков и чужих капитанов. И Эдвард Иринг тоже стоял бы сейчас здесь, на палубе, а не покоился на дне морском, если бы следовал моему примеру; ибо хотя он наполовину и был правильный человек, но слишком уж доверчив и подвержен всяким предрассудкам.