Красный Крест

Татьяны Алексеевны больше нет. Ее квартира ждет нового владельца, и, разглядывая красный крест на ее двери, я задаюсь одним лишь вопросом: почему Павкина отправили домой, а мужа Татьяны Алексеевны расстреляли?

Соседка рассказала мне, что все эти годы мужчины провели вместе, вместе их отправляли из лагеря в лагерь, вместе освободили в 45-м году. Вместе они должны были вернуться домой, но один солдат отчего-то был уничтожен, а другой освобожден и представлен к наградам.

Этот вопрос не дает мне покоя. Навестив могилу жены в Екатеринбурге, я прошу у друга дать мне машину на день. Въехав в деревушку, я вижу памятник Сталину с новой, непропорционально большой головой. Отыскав дом Павкина, я стучу в дверь. Спустя несколько мгновений мне открывает худой старик.

— Вячеслав Викторович? — спрашиваю я.

— Да.

— Добрый день! Я к вам из Екатеринбурга. Можем мы поговорить?

— Ну да.

Я прохожу. Дом бедный. Хижина одинокого мужика. Первое, что я замечаю, — портрет Сталина на ковре на стене.

— Вы знаете, я бы хотел задать вам один вопрос…

— Ну валяй…

— Вы помните такого солдата — Павкова Алексея, он вместе с вами был в плену.

— Ну, допустим, помню, и что?

— Вы могли бы мне о нем рассказать?

— А что о нем рассказывать?

— Все. Какой он был солдат?

— Во-первых, Павков никогда не был солдатом. Солдатом был я, а он всего-навсего готовил диверсии.

— Простите, я неточно выразился, но так вы его помните?

— Ну даже если и помню, то что?

— Вы знаете, как закончилась его жизнь?

— А мне какое дело, как закончилась его жизнь? Мы с ним не были друзьями.

— И все же… Вы знаете, что его расстреляли?

— Ну и что?

— Неужели вам наплевать на человека, который вместе с вами провел столько лет в плену?

— Слушайте, мы жили в одном бараке, только я каждый день выполнял тяжелую работу, а он сидел в теплом кабинете у фрицев и что-то там малевал. Я падал с ног от усталости, а эта шкура, возвратившись в барак, рассуждал, что все из-за товарища Сталина, что товарищ Сталин такое же чудовище, как и Гитлер. В новом лагере я опять впахивал, а этот приживала находил себе теплое местечко! Гнида он был, этот Павков, контра поганая и мразь!

— Ясно. А после освобождения из плена вы были в советском фильтрационном лагере?

— Конечно, был! Как и все, был! Только у меня грехов перед советской властью не было, а потому меня сразу выпустили!

— Как это выпустили?

— Легко! Мне сразу предложили сотрудничать, и я рассказал все как было. И про Павкова этого вашего, и про других таких же антисоветчиков. Говорят теперь, что были репрессии, что всех их отправляли в лагеря и расстреливали, но ничего такого не было! Меня вызвали на допрос всего два раза, были со мной очень вежливы, и когда я все рассказал, отправили домой. Честных людей советская власть никогда не трогала!

— А многих людей отправили домой вместе с вами?

— Не знаю, я один вышел.

Старик идет на улицу. Я за ним. Он берет лопату, а я сажусь в машину. Старик долго шагает по заснеженной дороге. Я спрашиваю, не нужно ли его подвезти, но он отказывается. Наконец мы оказываемся на главной площади. Я понимаю, что старик пришел сюда, чтобы убрать снег возле памятника вождю.

* * *

Спустя год после смерти Татьяны Алексеевны я отправляюсь в гранитную мастерскую. Протягивая работнику листок, я спрашиваю, можно ли сделать подобную эпитафию.

— Вы с памятником-то уже определились?

— Да, я бы хотел, чтобы это был красный гранитный крест.

— Ага, без проблем. А надпись такую сделаем — тут нет ничего сложного.

Через несколько дней крест готов. Я заказываю доставку и установку. Мастера работают аккуратно и быстро.

Сейчас теплый и сухой ноябрьский день. Мы на Северном кладбище. Над памятником шумят деревья. Солнечный луч падает на выгравированную на кресте эпитафию, и я читаю последние, обращенные ко всем нам слова:

Не стойте над душой