Красный лист (СИ)

– Прарожи, – сказал я.

– Чего? – опешили майор и мой сопровождающий.

– Вы же стремитесь говорить чётко и по существу, а прародитель жизни – длинно, прарожи – короче.

– Болтун, – сказал майор.

– В Паутину? – спросил сопровождающий, поведя головой.

Да, отсюда всё видится именно так – огромная паутина, по которой движутся пауки... Да ну нах, не успел сказать я.

– Не, он-то, может, и ускорится, да притормозит других... Личная Паутина! – выдал майор.

– Ох. – Сопровождающий посмотрел на меня... сочувствующе.

– А кормить будут?

Глава 18

Нет, кормить меня не будут. Меня отвели на площадку – три на три метра, на крыше ангара.

– Да ну нах… – сказал я через десять минут, но выйти за пределы площадки не смог.

Солнце нагрело камни, ветра нет. Пот потёк градом, охлаждая.

Что делать на ограниченной площади, когда тебя не кормили и перспективы быть покормленным туманны? Например, можно вспоминать всё, что ел и тебе нравилось... ну десять минут, потом можно... не вспоминать то же самое. Потом остаётся только считать вдохи и выдохи.

Шесть тысяч вдохов и шесть тысяч выдохов – и солнце наконец закатилось.

Красный восход поражал… На камнях выступила влага. Восемь тысяч вдохов и восемь тысяч выдохов... Закат.

Кровавый закат... На пирс вывели десяток мужчин и женщин, перерезали им горло и столкнули с красных камней в красную воду… Восемь тысяч сто вдохов и выдохов. Пот уже не выступал.

Кровавый закат. Я сидел спиной к пирсу и видел только кровавое небо, и лишь одна искра зажглась в небе... со стороны запада, на склоне далёкой ледяной горы. Восемь тысяч вдохов-выдохов.

Шесть тысяч... Ну, я орал... некоторое время. Точнее, я думал, что орал. Оказывается, отсутствие воды сильно сказывается на мыслительных способностях и очень сильно – на способность кричать.

Восемь тысяч.

Семь тысяч.

Шесть... пять... три... ноль... Суток за десять я приучил себя спать днём. Ночью камни покрывались капельками росы, и можно хоть чуть-чуть смочить рот. Кажется, что вся вода покинула меня, даже глаза как будто в песке, стараюсь не открывать веки.

Полдня и всю ночь лил дождь. Тело, как губка, впитывало влагу. Камни впитывали влагу.

Спал. Проснулся днём за пару часов до заката. Закрыл глаза и представлял себя на пляже. Шелест волн, свежий морской бриз.

Это легко, когда до моря... пару взмахов крыльями, где они... эти крылья?

Вспомнил, что у меня есть мешок. Надо было воды набрать в пиалу и чайник. Разглядывал йо-йо.

Сон. Мой любимый с детства сон... оставил меня. Три тысячи вдохов и выдохов днём. Мне хватает, чтобы выспаться. Слово-то какое: «вы» и «спать... и «ся». Мысли приходилось прилагать усилие только для того, чтобы мелькнула тень мысли.

Остались только дыхание и слова. Слова без образов, дыхание без... хорошо, что дыханию ничего не нужно.

Дождь через неделю после первого, небольшой, но днём.

Ночью я ел... йо-йо. Если взять йо-йо в руки, чувствуешь жжение, но если сосредоточиться на жжении, оно уменьшается, зато что-то, что-то с этим жжением проникает внутрь и заполняет пустоту. Кристаллы перестают излучать сияние.

Ночь – на первый йо-йо, вторая ночь – на оставшиеся два йо-йо...

Дождь.

День... день... Сто, тысяча, десять тысяч вдохов, день не прекращается.

– Ну чего?.. Допрыгался, Вовка. – Рядом на стул села Настя.

– Ты? Я умер? – Я подошёл, взял Настю за руку, сел рядом на пол.

– О, сколько раз ты умирал!

– Да уж больше, чем нужно... – Я смотрел Насте в глаза, ощущал тепло её руки, её дыхание.

– Как ты тут? Какие новости?

Я оглянулся, попытался открыть глаза... Нет.

– Я нормально. Знаешь... и ведь нормально. Слушай, тут такое происходит.

Я рассказывал, а Настя слушала. Правда, вымысел, мысли и слова – всё слилось в едином порыве. Как оказался в этом мире, как тупил поначалу... в середине... и сейчас. Как строил, воевал и прятался. Истории моих бредов Настю тревожили, а горобы развеселили, и их сбор, и кобееры, что собрались на запах. Урр Насте понравился, а Юджин – нет. Что с родителями всё хорошо, порадовало, а само наличие Ларисы Ивановны – нет, как и её поступок. Что я живой – да. Что умираю – нет... Я рассказывал и будто сам по новой это проживал. Настя впечатлялась Звенящей лестницей и красным восходом. Озеро слёз её насторожило. Только как сама Настя умерла, я не смог рассказать, а она и не спрашивала... В целом она только слушала, а я... высказывал всё, всё, что во мне накопилось и накатило.

– А командиром ДРГ когда стал?

– Да какой командир? Просто, когда жена – дочь генерала, а ты инструктор по рукопашке…

– Выход...

– Я пил... много... потом запил, подрался... Меня твой батя стрелком... случайно... там вообще всё случайно... Стрелок руку сломал, задача была просто метки поставить, потом всё поменялось, потом обстрел... И да, где-то в последние часы перед эвакуацией... был старшим.

– Мы скоро будем вместе, – шепчет она мне на ухо, а её рука исчезает, как исчезает свет.

Она прожила эти пару лет со мной вместе, я прожил их вместе с ней. Но вот мы снова в этом свете... ярком свете.

– Подсудимый! Вы признаётесь виновным в сокрытии правды и в шпионаже в пользу империи некромантов.