Затем Иосиф Виссарионович решил изменить направление главного удара. Он захотел расправиться со своим главным охранником, генералом Николаем Власиком. Вождь решил уничтожить развратного и вороватого телохранителя так же, как в 1937 году уничтожил Карла Паукера. Поводов для опалы было предостаточно. Николай Власик нередко пил с врачами-убийцами. Особое беспокойство вождя вызывало то обстоятельство, что он знал о письмах Лидии Тимашук. Она вовремя проинформировала вождя о том, что Жданова неправильно лечат, но генсек ничего не предпринял. Не исключено, что Власик положил письма кардиолога в стол по приказу самого Сталина.
Генерала арестовали. Его привезли в Москву и обвинили в том, что он вместе с Абакумовым скрывал улики в деле Жданова. Власик никогда не предавал своего Хозяина. Его арест был, конечно, ловким ходом. «Измена» главного телохранителя страны помогала Сталину спрятать собственную неблаговидную роль в этом деле. Все любовницы и собутыльники опального генерала тоже были арестованы. Их допрашивал Георгий Маленков. Власика пытали. «Мои нервы не выдержали, – рассказывал он позже. – У меня был сердечный приступ. Я провел несколько месяцев без сна».
Сталин знал, что Александр Поскребышев, еще один преданный слуга, был близким другом Власика. Не помогал ли и он Власику скрывать информацию в деле «врачей-убийц»? Отношение к секретарю Сталин изменил в 1947 году. Поскребышев зачем-то похвалил вождя в какой-то газете за то, что он очень здорово выращивал лимоны. Не уговорил ли кто-нибудь мрачного секретаря выйти из тени? Сталину донесли, что Поскребышев участвовал в оргиях Власика. Эта информация, понятно, снизила доверие к секретарю.
Поскребышев в панике примчался домой к Берии. Сейчас все, кто попадал в опалу при дворе, ездили за утешениями к Лаврентию Павловичу, хотя он сам находился в очень опасном положении. Сталин заменил Александра Поскребышева Чернухой. Всесильного Поскребышева перевели в секретари президиума. Это было, конечно, сильным понижением.
Так Сталин удалил двух своих самых преданных слуг.
Переговорив с Поскребышевым, который утверждал, что его сердце разбито недоверием вождя, Сталин наконец раскрыл «заговор убийц в белых халатах» членам президиума ЦК.
– Вы как слепые котята! – предупредил он соратников в Кунцево. – После того как не станет меня, может погибнуть и страна. Ведь вы даже не способны разглядеть врагов.
Вождь объяснил, что все евреи – националисты и агенты американской разведки. Все они верят в то, что США спасут советский народ. Сталин связал «врачей-убийц» с «медицинскими убийствами» Горького и Куйбышева.
Теперь он мог уделить особое внимание тайной полиции.
– Мы должны заняться ГПУ, – сказал Иосиф Виссарионович. – Они знают, что сидят в дерьме!
Соратники вождя поняли зловещий намек. Дело в том, что в это же время в Праге проходил крупный процесс против чешских евреев. Чешского Генерального секретаря Рудольфа Сланского, еврея, обвинили в организации антигосударственного заговора. Через три дня его вместе с еще десятью коммунистами, в большинстве тоже евреями, повесили.
Иосиф Сталин распространял опыт репрессий на соседей. Он планировал провести что-нибудь подобное и в Варшаве. Сталин явно неспроста интересовался у Берута, как дела у его помощников-евреев.
– Кто тебе дороже: Берман или Минк?
– Оба одинаково дороги, – твердо ответил поляк.
За борьбой с «космополитами» вождь не забывал и о бунтаре Тито. Он неоднократно приказывал своим чекистам убить непокорного маршала.
Казни в Праге еще туже затянули петлю вокруг Вячеслава Молотова и Анастаса Микояна. Сталин называл их «американскими или британскими шпионами». «И по сей день не знаю точно, почему он изменил ко мне отношение. Я только чувствовал, что он мне резко перестал доверять», – признавался позже Молотов.
Молотов и Микоян продолжали посещать ужины в Кунцеве, как будто ничего не случилось. «При виде их Сталин хмурился, – вспоминал Хрущев. – У него сразу портилось настроение». В конце концов Иосиф Виссарионович запретил опальным придворным приезжать. «Не хочу, чтобы эти двое ездили ко мне на ужины», – ворчал он. Но прислуга по секрету сообщала Молотову и Микояну, когда проходят встречи за столом. Тогда вождь запретил охранникам и другим слугам общаться с ними. Теперь о времени ужинов Микояну и Молотову говорили Хрущев, Берия, Маленков и Булганин. В поведении большой четверки все больше просматривались признаки товарищества между партийными руководителями. Сейчас они понимали, что для того, чтобы остаться в живых, нужно держаться вместе.
Микоян обратился к Берии за советом, что делать.
– Вам сейчас лучше лечь на дно, – ответил Лаврентий Павлович.
– Хотел бы я посмотреть на твое лицо, когда тебя уволят, – пробурчал армянин.
– Меня уже увольняли, – напомнил Берия.
Молотов и Микоян поняли, что в опасности не только их карьеры, но и сама жизнь. Они встретились в Кремле, чтобы решить, как вести себя дальше. Микоян всегда доверял Молотову. Армянин знал, что с Молотовым можно разговаривать откровенно, поскольку он не побежит тут же доносить Хозяину.