Красный монарх: Сталин и война

– Вы совершаете грубую ошибку, проводя черту между собой и нами. Сейчас мы все должны думать, как помочь фронтам! – буквально взорвался, по словам Микояна, Сталин. – Что это за Генеральный штаб? Что это за начальник Генштаба, который с первых дней войны не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?

Георгий Жуков, на лице которого до этой минуты не дрогнул ни один мускул, не выдержал упреков Сталина. Он неожиданно разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. За ним вышел Вячеслав Молотов. Один из самых жестоких большевиков решил утешить одного из самых суровых солдат этого кровавого века. Наркоминдел протянул платок и положил руку на плечо генерала. Через пять минут Молотов и Жуков вернулись в кабинет Тимошенко. Внешне Георгий Жуков был спокоен, но «глаза у него были влажные». «Мы все были подавлены», – признавал Микоян.

Сталин предложил отправить Ворошилова или кого-нибудь еще на Белорусский фронт. Потом он мрачно оглядел товарищей и сказал:

– Хорошо, пусть военные сначала сами со всем разберутся. Пойдемте, товарищи.

Иосиф Виссарионович и члены политбюро вышли из кабинета наркома. Когда они рассаживались в машины, генсек произнес первые откровенные слова с начала войны:

– Все потеряно. Я сдаюсь. Ленин основал это государство, а мы его прое…ли! – Сталин ругался всю дорогу в Кунцево. – Ленин оставил нам огромное наследство, а мы, его преемники, все проср…ли. – Он не мог успокоиться даже, когда они приехали на дачу. – Мы все прое…ли! – матерился он, по словам Молотова.

Это «мы» означало, естественно, всех партийных руководителей, а не одного генсека.

Сталин сказал, что не может больше оставаться главой государства и поэтому подает в отставку. В Кунцеве Вячеслав Михайлович попытался поднять ему настроение, но все было напрасно. Члены политбюро уехали, оставив вождя мрачнее тучи.

На Анастаса Микояна это представление особого впечатления не произвело. По дороге домой он обсуждал случившееся с Молотовым. Анастас недолюбливал Вячеслава, но тем не менее доверял ему. Они знали Сталина лучше остальных. «Мы были потрясены словами Сталина, – написал Анастас Иванович в мемуарах. – Неужели все действительно потеряно? Мы думали, что он сказал это, чтобы произвести на нас более сильное впечатление». Они были правы. Сталин действительно был большим актером. Но нельзя забывать и то, что он оставался «человеком», как говорил сам Молотов. Падение Минска оказалось для вождя страшным ударом. Ему казалось, что он потерял лицо перед своими соратниками и военными. Несомненно, наступил самый глубокий и самый серьезный кризис в его жизни.

На следующий день члены политбюро узнали, что грубые слова Сталина накануне были сказаны не только для того, чтобы произвести впечатление. Обычно вождь приезжал в Кремль в полдень, но в тот день он остался в Кунцеве. Не приехал генсек в Кремль и вечером. Все сразу ощутили вакуум власти. Отсутствие этого титана, успевавшего за четырнадцатичасовой рабочий день решить все вопросы вплоть до мелочей и деталей, оставило зияющую брешь. Когда в приемной звонил сталинский телефон, Поскребышев снимал трубку и отвечал:

– Товарища Сталина нет, и я не знаю, когда он будет.

Мехлис попытался дозвониться Сталину на дачу, но все было напрасно.

– Ничего не понимаю, – недоумевал Александр Поскребышев и пожимал плечами.

К концу дня шеф канцелярии вождя отвечал на телефонные звонки по-другому:

– Товарища Сталина нет и сегодня, вероятно, не будет.

– Он уехал на фронт? – спросил молодой Чадаев.

– Не приставай ко мне. Я же тебе сказал, что его нет и не будет.

Сталин отгородился от всего мира стеной кунцевской дачи. Он никого не принимал и не отвечал на телефонные звонки. Молотов сказал Микояну и другим членам политбюро, что последние два дня Сталин находился в состоянии прострации. Он ничем не интересовался, ему все было безразлично. Он не похож на самого себя.

Иосиф Виссарионович не мог уснуть и даже не стал раздеваться. Он просто ходил по даче и мрачно думал. Однажды заглянул в домик для охраны. Заместитель Власика, генерал-майор Румянцев, тут же вскочил по стойке смирно. Сталин, не сказав ни слова, вернулся к себе. Позже он рассказал Поскребышеву, что во рту у него тогда был горьковатый привкус полыни.

Сталин хорошо знал историю. Ему было известно, что Иван Грозный, царь, которого вождь считал своим учителем, тоже отошел от дел, чтобы проверить верность бояр.

Советские «бояре» были обеспокоены. Но самые опытные царедворцы, кроме тревоги, чувствовали и опасность. Вячеслав Молотов, как всегда осторожный, старался не подписывать никаких документов. Немцы продолжали стремительно продвигаться вперед. Советское же правительство пребывало в состоянии глубокого паралича и целых два дня ничего не делало.

«Ты даже представить себе не можешь, что здесь творится», – сообщил Маленков Хрущеву, который находился в Киеве.

Вечером Чадаев приехал в Кремль, чтобы получить подпись премьера на важном документе. Сталин по-прежнему отсутствовал.

– Он и вчера не был на работе, – удивленно проговорил молодой сотрудник Совнаркома.