Красный орел. Герой гражданской войны Филипп Акулов

Филипп стоит рядом. В полушубке, низенький, незаметный, засыпанный снегом. Не комбриг, а мужичок стоит. И не может он сказать теперь, где его бригада, где полки… Может, полностью разбиты под Калино? В снегу лежат или плутают по лесу, пытаясь пробиться к своим? А комбриг тут стоит, в глухом лесу, черт-те где, ночью, и решает, как разбить в восемь раз превосходящего противника, — на худых лошадях, конной атакой по бездорожью. Снег сыплется ему на плечи, сутулит их. А, может, тяжесть ответственности? Во всем его обвинят потом: что бригада разбита, что потерял управление, увел последний резерв с главного направления, загнал кавалерию в леса, что решился на рейд, не спросив начальства. В партизанстве обвинят, своеволии, ненужном лихачестве. В преступлении, наконец! Если вернутся они отсюда… Чудом…

Прокофьев удивленно посмотрел на свою папаху, которую до сих пор держал в руках, встряхнул головой, сбрасывая снег, надел. И неловко ему как-то стало перед Филиппом, чем-то захотелось подбодрить его, сказать ему, что он не один.

А Филипп своим обычным, с хрипотцой, голосом спросил Прокофьева, словно о самом простом и обыденном:

— Ну что, тронем?

Будто ехал мужик по лесу, остановился, дал передохнуть своей натруженной лошадке, а потом пошевелил ее вожжей: «Давай, Пеган, трогай!»

Прокофьев распределил силы:

— 1-й эскадрон — в обход, 2-й эскадрон — в обход, 3-й и 5-й бьют в лоб.

Снег перестал падать. Чтобы красноармейцы лучше видели в темном лесу? Или чтобы зорче смотрели белые?

Акулов направил Гнедка в сторону от дороги. Жеребец потоптался, шагнул в снег и сразу увяз по брюхо. Напрягая мышцы, всхрапнул, дернулся и скакнул еще дальше, приминая снег. Второй лошади за ним легче. Следующие — цепочкой, след в след по утоптанному снегу.

Пробиваясь через лес, всадники локтями прикрывались от холодных и крупных ветвей, хлеставших по лицу. И опять думы об одном и том же. А ну как заплутаются в густом лесу? Или застрянут в глубоком снегу обессиленные лошади? А что, если раньше времени наткнутся на пулемет, на заставу, да просто на одного единственного белогвардейца, который сумеет поднять тревогу?

Прокофьев провел спешенных кавалеристов по дороге к поселку еще на полверсты и стал ждать условленного сигнала.

Перед рассветом раздался выстрел. За ним — еще, словно громадная сосна повалилась на землю. Вздрогнул лес. Скатился с верхушки ели ком снега, брызнула на дорогу снежная пыль.

Из леса выскочил лось. Задрав рогатую голову, он удивленно посмотрел на сгорбившихся в седлах всадников и, повернув обратно, исчез в чащобе.

— За мно-ой! — крикнул Прокофьев.

Продрогшие на морозе лошади рванули дружно. Снежная пыль полетела из-под копыт.

Путиловцы рассыпались по поселку, стреляя, крича, рубя шашками. От них не отставали конники полка Красных орлов, с которыми был Акулов. Намерзшиеся за ночь, неистовые, мстя за горечь отступления и гибель товарищей, они рубили с плеча.

Из теплых домов выбегали застигнутые врасплох белогвардейцы. Стрельба и крик, стоны, выскакивающие из предрассветной мглы грозные всадники. Обороняться? Бесполезно. Смерть настигала их повсюду.

Жеребец Акулова метался по узким улицам и переулкам, будто сам выискивал беляков. Акулов почти не управлял им, затерявшись среди неистовых всадников. Только округлившиеся глаза его быстрее отыскивали цель, зорче смотрели по сторонам, да, может, чаще опускалась сабля на белогвардейские головы и плечи.

Отыскав дом, в котором размещался штаб, Акулов высадил раму и, привстав на стременах, заглянул внутрь. Там никого не было. Заскочив во двор, он крутнулся по нему и неожиданно увидел в переулке пушки. Жеребец перепрыгнул через плетень, завяз в сугробе и с трудом выскочил на дорогу. Белогвардейцы, торчавшие у пушек, с ужасом глядели на невесть откуда свалившегося на них разъяренного всадника. Акулов успел зарубить двоих, пока остальные, опомнившись, кинулись врассыпную. Не обращая на них внимания, Акулов спрыгнул с Гнедка, осмотрел пушки, потрогал ногой тут же валявшиеся снаряды. К нему уже спешили новые всадники, и кто-то из них тоже соскочил с коня, привычной рукой потрогал прицельную раму, схватил снаряд, сунул его в ствол и вопросительно поглядел на комбрига.

Акулов махнул рукой в сторону соседней деревни, крикнул:

— Руби их в хвост и в гриву, растак их переэдак!

А к соседней деревне, собрав кучку кавалеристов, уже гнал Прокофьев. У околицы суетились вражеские пулеметчики. Но они не успели выпустить ни одной ленты: стремительный вихрь смял их. Путиловцы рассыпались по селу.

Сзади, из поселка, ударила пушка, за ней вторая. Снаряды разорвались в центре деревни. Белогвардейцы в панике бежали навстречу путиловцам.

Сдержав коня, Прокофьев остановил одного из бойцов:

— Скачи! Своих же перебьют!

Он вернулся к захваченным пулеметам и приказал красноармейцам, уже хлопотавшим возле них, бить очередями вдоль улицы. Ленты с патронами валялись тут же, под рукой.

…В Верхнекутамышском поселке бойцы собирали в кучу пленных, сумевших спастись в яростном бою. Пушки размеренно били по тылам белых.