Красный Петух

Аппельтофт поднял глаза. Фристедт встал, подошел к схеме расследования, висевшей на стене, и пальцем показал на номер телефона, который привел их сначала к молодой женщине, сейчас уже, вероятно, выпущенной на свободу, правда, в шоковом состоянии и сначала на лечение в психиатрическую клинику в Дандеруде; затем этот же номер телефона привел их к дому четверых пропалестинских активистов, и один из них – их "немецкий дружок" – не имел никакого отношения к убийству.

– Понимаешь, – продолжал Фристедт, – как дьявольски просто? Посмотри вот тут, в журнале Фолькессона, что, собственно, здесь написано?

Фристедт держал журнал, открытый на нужной странице.

– Позвонить или проверить 631130, – прочел Аппельтофт.

– Вот именно. Звонят по номеру телефона, ну а зачем проверять номер телефона, если он уже известен? Он должен был проверить, кто этот человек, или позвонить ему, – продолжал Фристедт, едва сдерживая свой энтузиазм.

– Это не номер телефона? А ты проверял, кто это? Здесь ведь не хватает лишь четырех последних цифр дня рождения, но компьютер может выдать их[60], – ответил Аппельтофт, неожиданно почувствовав прилив сил.

– В этом-то и состоит некая странность. Я запросил компьютер, но получил неожиданный ответ: по какой-то причине этот человек занесен в разведреестр или в определенный вид документации, по которому классифицировались данные.

– Хамильтон, – сказал Аппельтофт, – Хамильтон нашел номер телефона и всю эту галиматью по своему компьютеру, пусть теперь вытаскивает и этого плута.

– Я так же думаю. Хамильтон уже возвращается, он звонил из Афин, прибудет сегодня вечером.

– Сказал что-нибудь?

– Да. Он сказал, что везет имя убийцы и описание его личности, не совсем полное, но все же кое-что.

– Ты знаешь, когда он прибывает? Поедем, встретим его?

– В 20.05 из Копенгагена. Именно это я и хотел предложить, ведь сейчас все начинает проясняться, тебе не кажется?

Аппельтофт кивнул. Действительно все начинало проясняться. Значит, все, что было сделано до этого, – ошибка: выдворенных не должны были выдворять, а четверых задержанных молодых шведов не следовало задерживать. И казалось, что уже не было причин для уныния, но тут вдруг еще большая беда подкатила к порогу: одна из секретарш отдела заглянула в комнату, и, хотя она еще ничего не сказала, Аппельтофт все уже понял по ее лицу.

– Нэслюнд ищет тебя. Он в своем кабинете. "Это спешно", – сказал он, – сообщила она низким голосом, намекавшим на пламя, вылетавшее из телефонной трубки, когда Нэслюнд призывал к себе виновного.

– Увидимся сразу же, как только я вернусь оттуда, – сказал Аппельтофт, поднялся и пошел к двери.

Шеф бюро Нэслюнд был возмущен и даже не пытался скрывать это. Когда этот "торгаш автомашинами" говорил, волосы падали на его лицо, а виски пульсировали. Рядом с ним сидел главный прокурор К. Г. Йонссон с "зашнурованным" ртом.

– Мне интересно, – начал Нэслюнд, хотя Аппельтофт еще не успел пройти в комнату и найти себе стул, – мне интересно, черт возьми, чем, по-твоему, мы тут занимаемся? Ты, например?

– Я лично, дав клятву, отвечаю на вопросы, если речь об этом, – тихо ответил Аппельтофт, садясь, хотя ему и не "приказали" это сделать.

– Я не просил тебя садиться! – закричал шеф бюро. Аппельтофт медленно встал, не отвечая на оскорбления. – Пожалуйста, садись! – все еще кричал Нэслюнд, медленно отбрасывая раггарский клок волос, свалившийся на лоб. – Ну, ты что, записался в адвокаты или в чем дело?

Чувствуя себя сбитым с толку бешенством шефа, Аппельтофт не находил ответа. Он молча сел.

– Я повторяю вопрос, – продолжал Нэслюнд еще более низким, холодным голосом, – что за идейку ты подал этому "любимчику"-адвокату и почему?

– Когда я допрашивал Хедлюнда, после изучения протокола конфискованного... я не мог по-другому. Я хотел получить от него подтверждение. Я имею в виду, что он сам думал об этих патронах. И потом, с этой книгой...

– Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, что ты сказал этому дьяволу-адвокату? Мало того, что террористы должны иметь адвокатов, они еще и получают помощь от певчих сыщиков-петухов! Итак, что ты сказал ему?

– Я показал ему то, что написано в протоколе конфискованного... да, но он и сам имел доступ к нему, я сказал лишь о том, что значилось и в его собственных бумагах.

– Адвокаты никогда не смотрят в бумаги! Особенно перед Рождеством. Значит, это ты подкинул ему идейку.

– Да, но это же правда.

– Итак, наша птичка улетела. Понимаешь, что это значит?

– Да. Но ведь никаких веских причин для задержания и не было.

– Без дерзостей! Понимаешь, что все это значит, я тебя спрашиваю?

– Нет. Во всяком случае, его не в чем обвинять.

– Это твое мнение?

– Да.

– Тогда я скажу тебе: ты здесь не для того, чтобы давать оперативные или юридические оценки, ты здесь для того, чтобы вести расследование. Понятно?

– Не-ет. Мы должны расследовать о подозреваемом все: и положительное, и отрицательное. А это своего рода юридическая оценка.

– Не болтай чепухи.

– Так, во всяком случае, записано в служебной инструкции, а эту чепуху, которой мы занимаемся, я не понимаю.