Красный Петух

– Мы никакие не сыщики! Это государственная служба безопасности, и – о, проклятье на мою голову! – совершенно удивительно, что мне нужно объяснять тебе это. Будет обвинение или нет – это одно. Но то, что мы должны стремиться держать террористов взаперти, – совсем другое.

– Но нет никаких доказательств, что он хоть как-то связан с этой террористической акцией. Во всяком случае, с арабской.

– И ты знаешьэто наверняка?

– Я знаю, что против него доказательств нет. И если я должен свидетельствовать под присягой...

– А я случайно знаю,что это палестинская террористическая операция. Вероятно, с ливийским заводом часов. Шикуют парни Каддафи, а тут появляется такое вот дерьмо, как ты.

Нэслюнд внезапно овладел собой и не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что сказал несколько больше, чем хотел. Аппельтофт тут же заметил это, чуть подскочил на стуле и задал свой простой, но в этой связи очень неподходящий вопрос:

– Откуда ты знаешь, что эта операция палестинская? Для нас, ведущих расследование, это новость.

– Мы не должны докладывать тебе об этом, – тут же вставил главный прокурор, – это под грифом "Секретно".

– Да, – возразил Аппельтофт с подчеркнутой агрессивностью, – но для нас, ведущих расследование, было бы, наверное, неплохо знать, какие сейчас проходят террористические операции.

– Ты больше не занят ни в каком расследовании, – сказал Нэслюнд, беря инициативу на себя. – Ты и Фристедт можете заняться исключительно сбором побочных сведений, связанных с этим "шпионом по беженцам" при Управлении по делам иммиграции. С сегодняшнего дня другие займутся террористическими операциями. И мы обязаны спешить; я не хочу, чтобы хоть слово просочилось об этом, понимаешь меня?

– Нет, – ответил Аппельтофт, – будь я проклят, ничего не понимаю. В наших материалах нет ни единого следа чего-либо ливийского...

– Я не говорю о ваших материалах. А еще, будь любезен, исчезни и держись подальше от телефона. Никаких слез прессе ни от тебя, ни от какого-либо "анонимного рупора" из СЭПО, понятно?

– Конечно. Но это не мы болтаем по телефону... – сказал Аппельтофт и ушел, почти удовлетворенный; по крайней мере последний удар был за ним, даже если и сам он не очень хорошо обошелся с желтым крестом на голубом поле[61].

Но теперь все уже кончилось. Все уплыло в небытие, и вечерние газеты, и беспокойство сына и жены из-за выдуманных ливийских террористов.

Так или иначе, но все прошло, по крайней мере для него, думал он. И абсолютно ошибался. Именно сейчас все только и начиналось.

Глава 12

Карл летел над Смоландом[62] регулярным рейсом авиакомпании SAS Копенгаген – Арланда. Сидя в самолете над Смоландом, он все еще как бы оставался в Эйлате.

Карл пробыл там два дня. И за это время Шуламит убедила его, что операция если и состоится, то только после Хануки – еврейского праздника, чем-то напоминающего христианское Рождество, – все израильтяне, даже генералы Моссада и оперативники "Сайерет-Маткал" на Хануку всегда бывают дома в семейном кругу. В Израиле осуждают войны во время больших религиозных празднеств; такое отношение стало результатом очень дорого стоившей войны "Йом Киппур".

Карлу поначалу удавалось сдерживаться. Но в первый же вечер, когда они встали с постели и отправились в небольшой ресторан у старой гавани – они захватили с собой хвосты лангуст и, немного поторговавшись, попросили поджарить их на гриле, – а потом добрались и до второй бутылки "Carmel Rose", его потянуло к ней по-настоящему, неотвратимо.

Они купались, валялись на песке и рассказывали друг другу о своей жизни. Он больше не пытался бороться со своим влечением. Теперь ему пришлось бороться лишь с сильным желанием рассказать ей о Старике, о том, как его завербовали, чем он, собственно, занимался в Сан-Диего – обо всем том, о чем никогда не рассказывал Тесси.

Ведь с Шулой – теперь, думая о ней, он называл ее ласковым коротким именем Шула – все было иначе. Она уже и так знала многое и поэтому не могла обижаться на него за то, что он недостаточно откровенен с ней.

На другой день на пляже они уже не говорили о службе, нет, они говорили о том, что, не будучи евреем, он никогда не смог бы переехать в Израиль, а она, "кибуцница" в третьем поколении, никогда не смогла бы покинуть свою страну. Все это было совершенно ясно, логично и невозможно отбросить. Они могли лишь на короткое время позволить себе с головой окунуться в страсть, но и только, – ничего другого никогда не могло бы быть. Им не надо было даже долго говорить об этом, довольно скоро они смогли шутить над выдуманным "прикрытием" в форме нелепой влюбленности в "гойского" шведского офицера безопасности, поскольку она уже превратилась в истинную.

Они долго фантазировали, как и когда встретятся вновь, как она сможет вернуться на свою работу в Стокгольм – что более чем сомнительно: она даже лишилась "заграничного" звания майора и вновь стала капитаном, когда ее отозвали в Израиль; но в Израиле могли произойти политические изменения и все прочее, тогда они могли бы продолжить заниматься "прикрытием".