– Не волнуйся, Артур оденет тебя так, как надо. Мои родители не против. Они называют это благотворительностью, – при этих словах девушка недовольно передернула плечами.
– Но Мария, по-моему, это слишком, – всё также растеряно продолжил говорить я.
– Ты что стесняешься сходить со мной в театр? – недовольно проговорила Мария, вздернув правую бровь вверх, – и сколько раз я тебя просила – не называй меня Марией, я Мэри!
– Прости, – извинился я, нервно выбивая по столу дробь, – просто это звучит как-то фантастично.
– Я думала, что ты будешь рад, – с досадой пробормотала она.
– Нет! Мэри, я очень рад, просто растерян! – горячо возразил я в ответ, и, наклонившись через весь стол, коснулся её руки, – спасибо за это приглашение! Это будет восхитительно… особенно, если ты скажешь, на что мы идем.
Девушка тотчас же расцвела, и, вытащив свою руку из-под моей, накрыла ею мою, легонько сжав.
– А ты догадайся! – она хитро улыбнулась, а потом тихонько прошептала:
Из лютика, крапивы и ромашки…»
– Шекспир, – тихо прошептал я.
– Наше с тобой знакомство, – также тихо ответила она, – эта пьеса стала моей любимой.
– И для меня, – я смотрел прямо в глаза самой красивой девушки на свете и не мог отвести взгляд. Боже, как мне хотелось в этот момент коснуться её губ, провести рукой по её мягким, как шелк волосам, обнять и прижать эту девушку к своему сердцу и больше никогда не отпускать! Так хочется оградить её от всех горестей, которые есть в этом мире, спрятать, защитить… но время неумолимо, нам осталось так мало времени. Как искренне я хочу увезти её отсюда туда, где нет различий между аристократкой и простолюдином.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – тихо прошептала она, убирая свою руку, – мы никогда не сможем сбежать отсюда, и ты это знаешь. Для каждого из нас судьба уготовила свою дорогу. И я не хочу, чтобы твоя была разрушена так же, как и моя.
– Не говори так, пожалуйста, не надо, – я отвёл взгляд в сторону и откинулся обратно в кресло.
– Хорошо, – кивнула она, – мы поговорим об этом в другой раз.
После мы долго стояли в каком-то тупике, среди старых, темных домов, в которых мало кто живет. Мария курила очередную сигарету, добавляя ещё струйку дыма в этот густой туман, скрывающий черты наших лиц, делая нас сизыми тенями, сокрытыми среди опавших листьев золотой осени. Так мало времени осталось. Так многое хочется сказать. Мария отбрасывает сигарету в сторону, и прижимается ко мне всем телом.
– Черт, черт, черт, – глухо шепчет девушка, сжимая моё пальто, стараясь прильнуть ко мне ещё сильнее. Мои объятья такие же крепкие, пылкие, я не могу оторваться от девушки. Её запах сводит меня с ума, я прижимаюсь щекой к её волосам, стараясь ухватить самую суть моей возлюбленной. Мне нужно это, чтобы дожить до следующей нашей встречи. Чтобы завтра мой разум был спокойным и сосредоточенным. Чтобы никто не догадался, насколько всё серьезно между нами. А Мария продолжает беззвучно чертыхаться, прижимаясь ко мне. Кажется, она плачет, так что чуть отстраняю её от себя, чтобы коснуться своими губами её губ. Я не хочу оставлять её одну, наедине со столь горькими слезами. Они наши общие, просто мне нельзя плакать.
Мы стоим здесь, укрытые едва капающим дождем, наши тела крепко прижаты друг к другу. Часы отбивают десятый час, и совсем скоро Мария побежит к назначенному месту, из которого её заберет Артур домой. Я же, укутавшись в теплый, шерстяной шарф, который связала для меня Мария, быстрой походкой устремлюсь домой. Там меня будет ждать отец, очень понимающий и горький близкий человек, который не скажет мне правду, но сожмет моё плечо так сильно, как только сможет. Он заварит для меня крепкий чай с лимоном, освободит наше любимое кресло возле окна и достанет из шуршащей обертки новую книгу, которую я обязательно с любовью прочту. Мой отец не идеален, но что касается любви – то он всё прекрасно понимает.
***
– Значит театр, – чуть хриплым голосом утвердительно проговорил мой отец, когда я ему рассказал о предложении Марии, – ты уверен, что хочешь пойти? Это не будет для тебя увеселительной прогулкой. Ложе аристократов, что может быть хуже для простолюдина?
– Отец, на дворе двадцатый век, сейчас уже нет такого разделения между сословиями, как было раньше, – возразил я.