Красный сфинкс

«Как всегда, я начал с плана, – вспоминал Георгий Иосифович, – а Жора (сослуживец Гуревича, – Г. П.) с организации: поговорил с Горбатовым, а тот связался с Сурковым, который был тогда главным редактором «Огонька». В назначенный день мы оказались в кабинете. С полчаса пришлось ждать, потом появился сам Сурков, запыхавшийся, замерзший, одно ухо на шапке у него торчало дыбом, обругал шофера, который «вечно своих баб катает», из-за него по морозу пришлось бежать. Я начал рассказывать содержимое будущей повести, но по-моему Сурков ничего не услышал. Как водится, главному то и дело звонили по телефону, что-то кому-то он отвечал, давал распоряжения, потом обратился к нам: «Ладно, ребята, пишите и несите поскорее. Почитаем»…

Сурков, конечно, за два месяца (пока писалась повесть, – Г. П.) забыл про нас, «Огонек» больше не нуждался в фантастике; в «Советском спорте» повесть осудили, сказали, что наш «украинол» (препарат, во много раз увеличивающий физические возможности человека, – Г. П.) обыкновенный преступный допинг и больше ничего. Это, конечно, была моя вина: описывая фантастический препарат, я не проявил достаточного уважения к условностям рекордсменства. Мне тогда казалось: обогнал и великолепно. Легко сдаваясь, я предложил Жоре написать что-нибудь другое, но он ценил свой труд, не отступился, понес в другие редакции. В конце года повесть была опубликована в журнале «Знание – сила». Еще через полгода вышла отдельной книжкой. Одобрительную рецензию в «Литературной газете» написал писатель-приключенчец Лев Гумилевский. В Румынии ее перевели скоро. А затем следившая за идеологией газета «Культура и Жизнь» разгромила нас в статье «Халтура под маркой фантастики». А там пошло и пошло, разгром за разгромом в «Комсомольской правде», в «Известиях», в «Октябре». И сам Симонов в отчетном очередном докладе упомянул, что в советской фантастике, наряду с достижениями имеются и Гуревичи…»

Следующими (уже без соавтора) вышли «Погонщики туч» (1948), – управление погодой, и «Тополь стремительный» (1951), обруганный в печати за то, что герои повести выращивали тополь, тогда как государственные планы предполагали дуб.

После смерти Сталина обстановка в стране изменилась.

Выступая на Всероссийском совещании (1958) по научно-фантастической и приключенческой литературе, Г. И. Гуревич сказал: «Несколько лет назад, пожалуй, самой распространенной в писательской среде была „теория ближней фантастики“. Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. „Ближе“ понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается. По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие – удивительность. Жизнь опередила писателей. Пока мы ползали по грани возможного, создавая рассказы о новых плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники. Фантастика отставала от действительности… Я помню: однажды на собрании, где „ближняя“ фантастика торжествовала, вышел на трибуну читатель – офицер-артиллерист – и сказал с недоумением: „Товарищи, я что-то не понимаю. У нас в армии есть артиллерия ближнего боя, есть артиллерия дальнего действия. Мы применяем ту и другую, в зависимости от цели. Они выполняют разные задачи, но обе нужны“. И хотя литераторы слушали, посмеиваясь, прав был читатель, а не теоретики ограничения. Есть темы, требующие далекого места действия, есть темы, требующие близкого места действия. О космосе писали и будут писать еще больше и потому, что сейчас, вслед за запуском спутника, начинается эпоха великих космических открытий, и потому, что космос – самое обширное место действия…»

«Море бушевало всю ночь, – так начиналась повесть „Иней на пальмах“ (1951). – Огромные валы один за другим наступали из темноты. Они вставали перед нами крутой стеной, и нависшие гребни их заглядывали в шлюпку, как будто хотели пересчитать нас – свою будущую добычу.

Когда рассвело, мы увидели впереди белую черту берега. Коралловые острова всегда кажутся издалека белыми, а если смотреть на них с самолета, отчетливо заметно, как пенное кольцо прибоя отделяет темно-синий океан от желто-зеленой лагуны.

У входа в лагуну мы попали в водоворот, закружились, захлебнулись соленой пеной. Потом холодный вал поднял шлюпку на могучее плечо и легко стряхнул на берег. Мы оказались на твердой земле – мокрые, оглушенные, исцарапанные, но живые.