Красный сфинкс

«То, что происходит в моих книгах, – возражал Владислав Петрович, – я сам, наверное, воспринимаю как некую реальность. Естественно, для меня не просто вот листок бумаги, карандаш… Я пишу, что-то выдумываю… Конечно, как-то вживаюсь в мир, который я описываю, то есть как-то часто, что ли, вхожу в шкуру этих самых героев, или хотя бы становлюсь, может быть, близким их собеседником или соседом, то есть наблюдаю их с очень близкого расстояния, стараюсь понять их – и в какой-то степени для меня это реальная жизнь. Может быть, иногда более реальная, по крайней мере, более для меня часто значимая, чем тот самый быт, который окружает любого человека и который, к сожалению, бывает далеко не всегда приятным. Порой даже и противным. То есть книги – они, может быть, даже в какой-то степени уход. Не бегство от действительности, не спасение, но в какой-то степени уход в некоторый более значительный мир, более весомый, и может быть, более интересный людям, чем тот, в котором мы вращаемся постоянно и ежедневно. Может быть, если в моих книгах что-то и получается, так это результат какой-то самоотдачи, что ли. Если получается действительно. Ну, а там уж как складывается мысль, как идет рука, как интонация рождается. Ну, я не знаю, наверное. У каждого уж как, кому что дано, кто что сумел в себе воспитать…»

«Как пришла ко мне идея Великого Кристалла?… – ответил В. Крапивин на вопрос санкт-петербургского критика и писателя Андрея Николаева. – Гипотезу, если что касается технической стороны, несколько громко выражаясь, научной или псевдонаучной, то тут я ее придумывал сам. Началась она, естественно, от кольца (так у В. Крапивина, – Г. П.) Мебиуса, от его свойства. Потом я сам дошел, что удлиненный многогранник, если его соединить особым способом, он тоже соединяет свои плоскости в одну, как кольцо Мебиуса. Потом я пришел к мысли, что каждая плоскость, она ведь может быть многомерной. И эти многомерные миры путем какого-то усилия – иногда физического, иногда чисто морального – можно соединить, и тогда все бесчисленное число миров во Вселенной вдруг единым движением соединяется в один мир, и тогда уже вопрос переноса из одной точки в другую является чисто техническим. Но, естественно, все это потом обрастало образами и какими-то конкретными находками, людьми и сюжетами, и так далее…»

И далее: «В повести „Дырчатая Луна“ и в повести „Самолет по имени Сережка“ всплывает новая такая физико-философская категория – Безлюдное Пространство. Возникновение Безлюдных Пространств, влияние их на человека, откуда они взялись, и что это такое. Это где-то навеяно реальностью – у меня появилась такая привычка, уже года три наверное, – мы с младшим сыном, летом особенно, любим бродить по окрестностям города, а город наш громадный. Это же мегаполис, по сути дела. Хотя он не так населен, как Москва, но его окрестности, его площади колоссальные. И среди этих площадей попадаются какие-то заброшенные, полузаброшенные производственные пространства, где недостроенные какие-то цеха, буераки, заросшие механизмы, никуда не ведущие рельсовые пути. И все это складывается в определенный мир, и возникает определенное ощущение этого мира. И это тоже дает определенный толчок, и начинает даже казаться, что в этих Пространствах есть какая-то своя душа, что ли, такая мистическая. Особенно, когда их много, когда приходилось там и заблудиться где-то, и выйти куда-то не туда… И вообще… Я, например, целиком увидел первую часть трилогии „В ночь большого прилива“ во сне… В этом космолете, висящем в абсолютно пустом пространстве, вдруг там появляется мальчишка, очень похожий на моих приятелей детства. Он буквально въехал туда на велосипеде…»

«На стене моей комнаты висит старая географическая карта, 1914 года издания, – рассказывал В. Крапивин в одной из бесед, проведенных по Интернету. – Ее я лет десять назад откопал в букинистическом магазине, и она дала толчок роману «Бронзовый мальчик»: с нее начинается и вокруг нее закручивается сюжет. Там есть моя первая игрушка – керамический красноармеец. Ее купили через неделю после того, как я родился, и я ей играл в детстве – как раз в военные годы. Есть семейная реликвия – зеркальце со старинного бювара. Есть резная доска, ее мне подарили друзья, – типичная резьба для домов моей родной Тюмени. Висит деревянный штурвал от рейдового катера. Он не старинный – такие ставят для пущей романтики на многих современных судах, даже на подводных лодках. Этот штурвал предназначался для тренажера в отряд «Каравелла». Мой друг, контр-адмирал, преподаватель Военно-Морской академии, раздобыл его для нас, видимо, снял со списанного судна и послал поездом, с проводником. Но, пока посылка шла, в «Каравелле» появилось целых три штурвала – прислали из Севастополя. Так подарок остался у меня…»

«Вы пишете только от руки?» – спросил В. Крапивина один из его почитателей.

«Да, конечно. На компьютере могу только напечатать какое-то письмо или небольшую аннотацию. Я долго не мог освоиться с компьютером…»