«Красный стул» (СИ)

— Если вы не возражаете, — аккуратно сжав пальцы левой руки, процедил он, — мы продолжим обсуждение уже в рабочее время. У нас будет ещё целая неделя, чтобы утрясти нюансы с дизайном и прочим декоративным оформлением.

— Как скажете, — равнодушно согласилась Анжелина, осторожно складывая бумаги.

Терпение хрупкой и тонкой пленкой отделяло ярость от внешнего мира. Он почти захлопнул дверь, как только Джонсон переступила порог. Мысли разметались по углам черепной коробки, оставляя лишь недовольство. Нотт распахнул дверь в её комнату настежь без стука и предупреждения. Гермиона вздрогнула. На ней было лишь белье, и, судя по всему, она собиралась в душ, но правила приличия его сейчас мало волновали.

— Какого чёрта? — возмущённо громким тоном начал Теодор. — Вы должны выполнять свою работу, а не лезть в мою жизнь!

— Я выполняю свою работу, — сложив руки на груди, Грейнджер выгнула бровь, абсолютно не смутившись. — Вы забыли постучать.

— Какой к чёрту стук? — прошипел он сквозь зубы. — Вы хозяйничаете здесь так, как вам вздумается! А я должен блюсти воспитание? Сначала на похоронах все думали, что я с проституткой, теперь эта шлюха стала моей будущей женой.

— Если бы не эта шлюха, — холодно ответила она, вздёрнув подбородок, — вы бы сейчас выбирали себе камеру в Азкабане.

— Надо было тщательнее выбирать мужика, — ядовито выплюнул Нотт.

— Прекрасная пара, как по мне, — иронично вскинула бровь Гермиона. — Уголовник и проститутка. Возьмите себя в руки и покиньте мою комнату.

Её хладнокровие вымораживало ещё сильнее. Гнев заглушил разум окончательно. Он сделал шаг вперед, но остановился, когда увидел своё отражение в её зрачках. Агрессивное и абсолютно невменяемое лицо, больше напоминающее безумца, нежели человека. Страх сковал мышцы. Всю ярость, раскатывающуюся под кожей секунду назад, сменил ужас от собственного вида. Сделав пару неловких шагов назад, он развернулся и покинул комнату так быстро, как только мог.

Прислонившись к стене, Теодор попытался успокоить дыхание и прикрыл глаза. Полтора года он не срывался и не кричал. Жизнь шла размеренно и степенно. Казалось, от вспышек бешенства не осталось никакого следа, но он ошибся. Хотелось сказать, что у любого бы не выдержали нервы. Хотелось свалить всё на обстоятельства, гнёт судьбы и потусторонние силы. Но он не мог. Перевоспитывать свою уже сформированную личность оказалось дико тяжело.

Ещё три года назад Нотт бы просто трахнул Грейнджер, а потом пытал бы до полусмерти, желая знать всё, что она скрывает. Но сейчас даже крик был лишним проявлением постыдной слабости. Теодор не стал праведником, но опускаться до низменных инстинктов больше не считал допустимым. Это пройденный этап жизни, в который нельзя возвращаться. Однако Нотт прекрасно осознавал, что полностью себя переделать не удастся. А потому подобные инциденты будут происходить, если он не найдёт безопасный способ охлаждения своего взрывоопасного темперамента.

«Завтра нужно извиниться… — всё-таки осознавая собственную глупость, подумал он. — Сейчас лучше дать ей время, чтобы остыть. И себе…»

Несмотря на то, что новое прикрытие Гермионы его не устраивало, Теодор прекрасно понимал, она сделала всё правильно. В отличие от него, девушка вела себя более чем разумно. Даже чересчур, если задуматься.

Всё-таки вернувшись в свою комнату, Нотт искренне пытался отвлечься и отпустить ситуацию хотя бы до завтрашнего утра. Однако уверенное и спокойное лицо Гермионы всё ещё всплывало перед глазами. Не отвернулась, не дрогнула и не поморщилась. Он не мог вспомнить, чтобы хотя бы одна мышца в её теле напряглась. Ранее Грейнджер более эмоционально встречала совсем незначительные вещи (вроде касаний), от которых не исходило угрозы, а была лишь игра. Теодор почувствовал себя так, словно поменялся с ней местами.

Хоть и невольно, но Грейнджер вызывала уважение к своей персоне. Маленькая и хрупкая девочка уже сделала для сохранения его свободы больше, чем многие старые знакомые, однако признавал Нотт это со скрипом. Он не любил быть обязанным. Да ещё и малознакомым людям. И отчего-то был уверен, что ему эта услуга ещё отзовется чем-то малоприятным. Ведь такое укрывательство не укладывалось в рамки действующего законодательства.

Вечер тянулся слишком долго под гнётом собственных размышлений. После того, как Теодор принял душ и выкинул в стирку пропитанную потом одежду, стало слегка легче. Но мысли всё ещё плавали мутной кашей в голове, а потому чёртов немецкий язык давался сегодня куда хуже, чем обычно. Непривычная система распределения родов существительных сегодня раздражала особенно.

«Времена года — мужского рода, а сорта сигарет — женского… — потирая виски, Нотт пытался свести воедино грамматику и текст романа. — Интересно, Филип Моррис мог предполагать, когда основывал компанию, что в некоторых странах его имя будет склоняться как женское?»