Красный свет

Невидимая рука рынка не сильная и не слабая; просто всевластная. Править страной будут законы рынка, владеть рыночными прилавками станем мы, а управлять некоторыми текущими процессами (ну, допустим, если где проблемы с канализацией или крыша течет) станет наемный управляющий президент. Что здесь непонятно? Интеллигентные люди это понимали.

А если война? – ахали непонятливые анчоусы. – Кто тогда будет управлять страной? Рыночные механизмы? Чудно как-то… Скажем, если стреляют… А если голод случится? А если эпидемия? А если, например, маленьким детям в школу? Невидимая рука рынка даст лекарства бедным и образование сиротам, отразит нашествие врага? Да и вообще, не получится ли так, что вся наша страна постепенно развалится на куски – если собственники корпораций будут блюсти интересы рынка, а логика общего рынка перестанет нуждаться в единой России?

Ну что вы так трясетесь над своей Россией, говорили паникерам люди принципиальные. Государство – есть своего рода предприятие, такое же, как завод. На данном заводе оборудование устарело. Требуется все внутри завода менять – причем по законам рынка.

Сравнение России с заводом беспокоило подозрительных анчоусов. Сотни брошенных бесхозных заводов и фабрик стояло в полях России, и ветер гулял по пустым бетонным коробкам. Знаем мы, говорили анчоусы, как вы обращаетесь с заводами. Сначала на заводе останавливают производство, потом завод банкротят, потом распродают по корпусам – под склад, под баню. И с Россией вы так сделаете. Распродадите нашу страну, нашу Родину-мать с молотка пустите!

От таких разговоров прогрессивные граждане и бизнесмены досадливо отмахивались: Тьфу! Ну что тут сказать! Тьфу, да и только! Что за бред! Кому нужна ваша Россия! Подумаешь, нашли сокровище! Прекратите паникерство! А главное: даешь свободу! Долой агента КГБ с русского трона! Долой сотрудников органов!

Но подозрительные обыватели слушали ораторов и вспоминали, что банкротство заводов начинали тоже с того, что увольняли директора. А чем кончилось? Нет, они подозревали неладное… кому-то выгодно их дурить!

– Продали Россию! – кричали анчоусы.

– Продали…

И в рядах звякнуло слово «жиды». Жиды! – точно консервную банку поддали ногой. Жиды! – короткое визгливое слово – точно «Jude» на митингах Веймарской республики. Жиды! – как плевок желтой табачной слюной. Фалдин стал пробираться сквозь тугие спины на воздух. Пора уходить, видел достаточно.

– Уходите? – новый друг, Холин, его окликнул.

– Замерз.

– Стакан бы для согрева, верно?

Следовало теперь отправиться на Болотную площадь, влиться в митинг оппозиции.

Холодный дождь не стихал.

4

Борис Ройтман проснулся и почувствовал, что простужен: болело горло. Надо выпить горячего чаю с медом – так с детства привык: когда заболевал, мама всегда давала чай с медом. Борис сел на постели, вспомнил, что он в лондонской гостинице, здесь чаю среди ночи никто не даст. Он зажег светильник над кроватью, осмотрел убогий номер: в некоторых английских гостиницах в номерах оставляют чайные приборы. Это была очень небогатая гостиница, комната до того крошечная, что, казалось, и чайнику здесь уже не найдется места – так плотно все расставлено: кровать, тумбочка, стул – вот и кончилось жизненное пространство; некуда чашку с чайником приткнуть. Выбирая отель, Пиганов всегда экономил на своих спутниках, и Ройтман с досадой подумал, что не заслужил такой убогой комнаты. Разница в двадцать фунтов могла бы обеспечить чайник в номере, лишний метр до холодного окна. Но Пиганов лишнюю двадцатку не истратит никогда.

Борис Ройтман пожалел, что поддался на пигановские уговоры. «Кто кроме вас, Борис?» Пиганов сказал, другого такого не найти: Ройтман знаток истории, Ройтман талантлив, Ройтман ярко пишет – кому, как не Ройтману, говорить со свидетелем далекой войны. И вот Ройтман полетел в холодный чужой город на встречу с бессмысленным стариком. Зачем? Тешить самолюбие лидера партии?

Вчера вечером Пиганов попросил – в неприятной напористой манере – набросать страничек пять по следам разговора с немцем. Ройтман попробовал составить несколько фраз, но написать ничего не смог: разговор со стариком был пустым.

В гостиничном номере холодно, жидкое одеяло не греет, голове неудобно на подушке, набитой поролоном. На окне даже шторы нет, и рам двойных нет, за окном ветер и дождь, сырость ползет в комнату. Почему он не научился говорить Пиганову «нет»? Мы давно стали его камер-юнкерами, думал Борис, и точно так же, как оскорбительно звучало это звание для поэта былых времен, так резануло слово и Ройтмана. Да, мы – камер-юнкеры, и не надо себя обманывать! Унизительная должность. Ведь есть же люди, думал Ройтман, которым хочется попасть за границу, они мечтают приехать в Лондон. Завистники скажут, Ройтман опять съездил в Европу за пигановский счет. Знали бы они, что это за поездки.