Красный тайфун

Ой, слышу, Владик проснулся, сейчас захнычет! С кровати вскакиваю, поспешно, но осторожно, чтобы моего Адмирала не разбудить, пусть выспится, отдохнет, ему же на службу с утра! Ребенку пеленки поменяла, качаю, чтоб заснул. Ты в Советском Союзе будешь жить, самой лучшей стране на Земле. Где не будет никакой «перестройки», – а что надо, мы в рабочем порядке поменяем, государство не руша. Все у тебя будет хорошо, жить ты будешь долго и счастливо – может быть, тоже моряком станешь, как отец? Хотя сказал мой Адмирал, пусть тем займется, к чему талант будет.

Спи, Лазарев Владислав Михайлович. И пусть тебе никогда не приснится то, что видела я!

Подполковник Цветаев Максим Петрович, 56-я гвардейская танко-самоходная бригада. Китай, возле города Цаньчжоу.

Сентябрь 1945 года

Еще немного, еще чуть-чуть.
Последний бой – он трудный самый.

Скляр гитару мучает. А снаружи дождь хлещет, как всемирный потоп. Кстати, опасность тут абсолютно реальная, только недавно случившаяся аж дважды – в 1931 и в 1938 годах. Когда утонуло в первый раз от одного до четырех миллионов человек, во второй раз всего миллион – и считается еще, что официальные цифры занижены. Реку Хуанхэ недаром называют «проклятьем Китая» – вырываясь на великую Китайскую равнину, она течет выше ее уровня на несколько метров, удерживаемая дамбами, строящимися с незапамятных времен. И когда дамбы прорывало, по природным или искусственным причинам (как в тридцать восьмом, когда они были взорваны, чтобы остановить японское наступление), сначала заливается огромная территория, а после река меняет русло, переместившись в сторону (максимально – до восьмисот километров вбок). Хотя если подумать, что тогда, семь лет назад, река влилась туда, где ей положено быть по законам рельефа, а не дамб, то вроде сейчас прорываться нечему? А если просто переполнится от дождей и опять разольется, как море, по равнине? Не знаю, эти соображения играли роль для командования Забайкальского фронта, остановившего наши войска километров за сто к югу от Пекина, не достигнув Великой реки, как ее зовут китайцы.

А мы-то надеялись, когда нас в Порт-Артуре в эшелоны грузили – что наконец-то домой! Японцы капитулировали, мир подписан, чего еще надо? Но вместо того чтобы в Союз – прямо сюда проскочили, почти не задерживаясь по дороге. И встали, границу охранять. Вернее, демаркационную линию, между Советской армией, и теми, кто на юге.

Я восьмого года рождения, так что мальцом еще даже царское время помню, и Гражданскую – архангельские мы, в двадцатые наша семья на Тамбовщину перебралась. Но у нас такая нищета лишь в те страшные годы и была, а тут, в Китае – кажется, на двадцать лет назад вернулся. Хотя если вспомнить, что тут творилось, – ну вот представьте, как бы у нас Гражданская не закончилась в двадцатом, а тянулась бы до сорок первого, когда немцы бы напали, не разбирая, кто красные, кто белые, все одинаково унтерменши и рабы? А для Китая так и было – революция в 1911-м, а после непрерывно воюют, и друг с другом (как в двадцатые, эпоха милитаристов, в каждой провинции по генералу-диктатору, один такой на нашу КВЖД пасть разинул и без зубов остался), и белые с красными (Гоминьдан и КПК), и японцы, сначала Маньчжурию откусили, затем все остальное хотели проглотить. Какая жизнь в стране при этом, представляете? Уже целое поколение выросло, не видевшее мира. Хорошо, японцы не немцы, и числом армия поменьше, и танковыми клиньями воевать не умеют. Но тридцать лет непрерывной войны – вот так и выглядит в Китае «эпоха перемен», жить в которую здесь считается жутким проклятием!

На севере, в Маньчжурии, при японцах был порядок – экономика функционировала, заводы работали, люди в большинстве не голодали – другое дело, что японский террор по жестокости не уступал нацистскому. Но все же внешне там не было такой нищеты, как я увидел в самом Китае, такого огромного количества бродяг в лохмотьях, имеющих вид столь истощенный, словно вчера вышли из Освенцима. Много было калек – особенность китайского правосудия: тут нарушителей закона в тюрьму редко сажают, поскольку их кормить надо, а предпочитают за провинность какую-то часть тела отрубать, если смертную казнь не заслужил. Но самый страшный вид имели те, кого сами китайцы называли словом «пока живые мертвецы», любители опиума – нам сказали, что при японцах они прятались, чтобы не быть убитыми на месте, а теперь вылезли все на свет. Скляр, когда мы его погоны обмывали (мамлея, но все же, дали как лучшему из командиров машин) сказал, от себя чарку отодвинув:

– С водкой завязываю. Это ведь то же самое, по сути: дозу примешь, и витаешь счастливый, как в раю, – в мечтах. А в реальности – как вспомнишь этих, разлагающихся, так водка в горло не лезет!