Красный террор глазами очевидцев

И вот в таких-то условиях выявилось и проявилось то, что принято называть подвигом. Там, в камере показала, на что способна, русская женщина с ее всеобъемлющей душой, с ее неизмеримой любовью ко всему человечеству. И все, кто был в камере, вернее все, кто остался в живых, будут всю жизнь помнить нашу Лиду.

История ее проста. Дочь хорошей старой дворянской семьи, она, кончив гимназию, поступила сестрой милосердия в один из самых больших солдатских лазаретов г. Казани. Кроткая, терпеливо переносящая капризы больных, она сумела завоевать всеобщую любовь. Ее иначе не называли, как «наша сестрица». И, проводя бессменно все время среди тех, кто был безнадежен, Лида сумела заставить себя наружно спокойно смотреть в глаза смерти, ободряя одним лишь присутствием своим тех, кто расставался с жизнью. И у нее умирали легко. Верили ей. И одно мучило ее - это вынужденная ложь, ложь тем, кого обмануть невозможно, ложь в минуту самой смерти.

Далекая от всех, посвятившая свою молодую жизнь только больным, Лида была ошеломлена налетевшей революцией. Не читая газет, она следила за ней по своим больным. И те формы, в которых она выражалась, те результаты, которые Лида видела на людях, оттолкнули ее от нее. Лида видела, что Армия гибла. А с Армией гибла и Россия, завлекаемая куда-то кучкой людей, выбросивших свои лозунги, основанные на самых низких чертах человеческой души.

Промелькнули три революции. В этот период Лида познакомилась с одним офицером. Тот, пламенный сторонник свободы, доказывал ей все преимущества нового перед старым, развивал теории, рисовал картину какой-то будущей счастливой жизни. И то, что он говорил, так не соответствовало действительности, так противоречило тому, что она видела в лазарете и всюду на улице. Жизнь разгульная, пьяная тянула куда-то толпу и заставляла Лиду сторониться, уходить в себя и больше думать, анализируя, сравнивая прошлое с настоящим. Потом пошли тревожные слухи. Как гром прозвучал похабный Брест-Литовский мир. Приехал брат из армии и то, что он рассказывал, леденило кровь.

Потом пошли слухи о расстрелах. Стали искать офицеров. Брат скрывался, шепотом рассказывал о планах своих единомышленников. Их группа подготовляла восстание. Он сумел привлечь сестру. Лида работала с ними и, работая, полюбила того, кто руководил ими. Как-то быстро и без всяких торжеств вышла замуж. И не прожила и недели с мужем, как тому пришлось бежать. Она осталась одна с матерью. Брата арестовали, и об его участи ничего не было известно. Потом пришли чехословаки и добровольцы. Лида, ожившая после двух писем мужа, деятельно принялась за свою прежнюю работу. Перевязывала, утешала, сидела с больными и ранеными. Забыла все и как-то не заметила той тревоги, которая нависла над городом. Приближались красные. Разбросанные отряды добровольцев не могли удержать их, и уже слышна была стрельба перед городом, когда она поняла общую тревогу. Все уезжали. Она собралась тоже, но только вместе с лазаретом. И не успели. В общей сутолоке лазарет остался, осталась и она. Пришли те, кого она ненавидела за те мучения, которые они причиняли побывавшим у нее на руках раненым. Ее арестовали, требовали выдать мужа. Посадили в тюрьму и держали долго, не расстреливая, может быть в надежде, что она еще пригодится, или как женщина, или как заложница за мужа. Переводили с места на место. И наконец привезли, измученную, в Ярославль и недели через полторы после моего приезда я увидел ее, входящую в нашу камеру. Ее встретили молча. Она вошла, опустилась на ближайшие нары и застыла так, с узелком вещей на коленях.

Долго бы просидела она так. Только кто-то из нас подошел, спросил, и она как-то сразу с первых слов привлекла нас к себе. До сих пор мы не видели в камере женщин. И невольно, несмотря на условия, все старались занять ее, хотя бы словами помочь ей. Но Лида оправилась быстро и уже ночью, перед двумя часами, видя общую тоску и еще не зная, в чем дело, сумела как-то так рассказать нам что-то, что мы не заметили время и очнулись только при звуке шагов солдат.

Я никогда не думал, что у такой молоденькой, слабой по наружности женщины может оказаться такая сила воли, такое влияние на взрослых мужчин, часто плакавших, как дети, в минуту смерти. Она и утешала, и вселяла своим присутствием какую-то надежду на освобождение. А когда расстрелы перенесли из коридора под окно нашей камеры, в угол каменного забора, Лида находила в себе силы, стоя у окна, благословлять убиваемых на ее глазах.

Эти дни от 20 мая до 8 июня никогда не изгладятся из памяти обитателей нашей камеры. Мало того что каждый день сами ждали смерти, мы должны были видеть ее каждую ночь.