Красный террор глазами очевидцев

Некоторые изваяния, после того как над ними было испробовано большевистское оружие, привязанные сзади подвод, волоклись по дорогам мимо населенных пунктов и затем были брошены в степи с обрубленными руками и изуродованными главами.[154]

В такой же мере пострадали школы, читальни и общественные здания улуса. В них уничтожалась не только обстановка, книги и пособия, но сносились потолки, выламывались полы, оконные и дверные просветы. Имущество частных жилых помещений и сами последние также безжалостно уничтожались и приводились в негодное состояние. Гурты красного калмыцкого скота, косяки лошадей, отары овец или сводились с территории улуса или уничтожались совершенно зря, без всякой нужды в этом.

Но самую кровоточащую рану нанесло большевистское владычество самому калмыцкому народу, надругавшись над женщинами, квалифицированно жестоко казня духовных лиц, избивая население, уродуя подростков. Ко мне приводили детишек с отрезанными ушами, с испорченным на всю жизнь слухом или зрением. Многие женщины после произведенных над ними насилий утратили возможность материнства, а некоторые из них остались калеками после произведенной над ними чудовищной операции…

Единственным пунктом, капризом рока уцелевшим после большевистского самума, было административное местечко улуса, живописное урочище Башанта, былая резиденция последнего калмыцкого нойона М. М. Гагаева,[155] прах которого покоится у дороги при въезде в урочище.

Буддийский символ — протянутая к небу длань — его надгробного памятника точно просит у неба хоть немного милосердия для остатков этого израненного физически и духовно замученного племени…

Не меньшее, если не большее количество жертв, чем в Ставрополе, было зафиксировано обследованием в Безопасном, большом селе Ставропольского уезда. Там правил суд и расправу «товарищ» Трунов, впоследствии командовавший отрядом красной армии. Избрав своим застенком сельскую тюрьму села Терновского, Трунов вызывал в коридор приводимых из окрестных сел арестованных, и беседа его с арестованными сводилась к одной и той же стереотипной фразе:

— Покажь руку! Раздеть!

С узника срывали одежду, толкали к выходу, там подхватывали на штыки и выбрасывали тело в ямы, сохранившие название «чумного база» после чумной эпидемии на рогатом скоте.

Случайно спасшийся узник этого застенка рассказывал мне, что упившийся Трунов, в одну из ночей, вдруг вспомнив что-то, приказал позвать свою жену. Когда она вошла и стала выговаривать мужу, не стесняясь в выражениях, за то, что ее подняли с постели, Трунов бросил свою сакраментальную фразу:

— Раздеть!

Жена боролась, бросалась на мужа, и долго сотрудники Трунова не могли совладать с нею. Чем этот эпизод кончился, рассказывавший не знал, ибо раздавшаяся внезапно в селе тревога и суматоха в тюрьме дали ему возможность скрыться из застенка.

В селе Безопасном погиб мученической смертью священник, пользовавшийся общим уважением крестьян, которого сами местные большевики охраняли, уверяя, что они не допустят какого-либо лиха над батюшкой. Это не помешало потом им же схватить священника, возить его по селу на подводе, полной упившимися парнями и бабами, и под звуки гармоники оповещать прохожих, что сейчас «по бате некому будет служить панихиды». На утро труп священника был найден его семьей среди других многочисленных жертв на «чумном базе».

Вдова местного дьякона, заливаясь слезами, рассказывала, как на глазах детей ее насиловала по очереди красноармейская стража, набивая ей рот, глаза и уши конским навозом…

В селе Сергиевском мученически погиб член Гос. Думы третьего созыва от крестьян Ставропольской губернии И. А. Ефремов. В селе Петровском, свалив загубленные жертвы с крутого берега Калауса, в том числе одного юношу-гимназиста, красноармейцы тешились, насилуя учениц находящейся в с. Петровском женской гимназии, истязая их при этом.

Обследование установило исключительно большой процент жертв, павший на православных священнослужителей и лиц духовного звания. Почти каждое село насчитывало такие жертвы. Но исключительный по своей жестокости эпизод произошел на станции Карамык, где были сосредоточены и долго томились от жары, голода и жажды в раскаленных зноем железнодорожных пакгаузах жертвы, свезенные из окрестных сел.

Вытащив находившегося там престарелого священника, красноармейцы долго волочили его за волосы по шпалам к месту расстрела, когда же священник, благословляя предназначенных к казни, застыл в молитвенном экстазе и некоторое время стоял и после сделанного по жертвам залпа, один из красноармейцев с исступленною бранью сорвал с него одежду и, надругавшись над старцем как мужчиной, рассек священнику череп сабельным ударом…

Представители ногайского племени удостоверили своими письменными заявлениями о поругании храмов и мусульманских святынь и жестоких казнях духовных лиц, произведенных большевиками на ногайской территории Ачикулакского уезда…

Но что могут прибавить эти кошмарные отрывочные воспоминания к общему зрелищу поруганной и распятой России, все еще кровоточащей своими отверзтыми ранами?