Красный уголок капитализма

– Все забыл, хорошее лекарство, – успокоился Николай Петрович.

– Куда едем? – спросил Витек.

Шабашов сказал:

– Ты – к моей любовнице, я – на собрание. Хоть отосплюсь… Вот жизнь! – добавил он. – Так не хочется, а приходится жену обманывать.

Папаша Паша

Они мне утверждают: не надо кривиться, если рожа крива. Да как же она будет пряма, если уже обижают. Я же красавцем был до перестройки. Софи Лорен за автографом в очереди стояла. А теперь, конечно, лицо скривилось. И зафиксировалось.

А ведь какое лицо раньше было, красивое. А главное – ответственное. Кланом я в нашем городе руководил. Кланом Собакиных.

Да когда я звонил в гастроном и говорил, что это я, папаша Паша Собакин, у меня только спрашивали: когда и сколько? Потому что куда и что именно – знали!

А началось как-то все неожиданно. Звоню я в прокуратуру и сажу Сорокина на пять лет. Мешал он нам. И тут вдруг его выпускают через четыре. Дня. Чувствую, чья-то рука мешает в городе руководить. Тогда я выпустил на волю Червякова. Чтобы он, значит, по этой руке чикнул. Но его тут же схватили и посадили обратно. Я думаю, во жизнь пошла! Никого не посади, никого не выпусти. Ну, беззаконие жуткое!

Я говорю, в чем дело? А мне говорят, что клан Кошкиных в силу входит.

Ну, кто же раньше этих Кошкиных в расчет мог взять? Так себе кланчик, средний. Руки нам лизали, в глаза заглядывали. Ну, были у них в городе кое-какие должностишки, кое-что контролировали. Но чтобы против нас, Собакиных, – упаси бог! Такого не было.

Дальше – больше. Эти Кошкины начали хитростью брать. Подослали своих мордобойцев и побили одного нашего товарища. Сильно. Ему на коллегии выступать, а он все путает. Понос с аппендицитом путает. Кофе – с коньяком. Да еще синяк под глазом. Загримировал я ему лицо. Под синяк. Синяк больше лица был. Загримировал. Лицо еще красивше стало. И пошел он выступать. И хорошо там выступил. Выпросил даже не две медали, а два ордена! Но для Кошкиных! Перепутал, собакин сын! Вот как побили.

Ну, тут Кошкины осмелели и вообще впереди лозунгов побежали. И в городе посты под шумок перестройки заняли. И посыпались мы, Собакины, кто куда.

Теперь больничный по уходу за собой не возьмешь. Сейчас Кошкины за собой ухаживают. В нашей финской бане не помоешься. Сейчас там Кошкины грехи смывают. А если я хочу бутерброд, например, с чемнибудь, то пожалуйста мне – бутерброд с хлебом. Во как все обернулось!

До смешного доходит. Клан Кошкиных намариновал на зиму два миллиона рублей. В двухлитровых банках. Это они этого миллионера из Каракалпакии окаракалпачили. А мы, Собакины, рты открыли и завидуем. Скисли. Будто чая хлебнули вместо коньяка.

Я понимаю, сейчас сложный период. Эти Кошкины нас побили нашими же лозунгами. А почему? Да потому, что наш клан всегда шел навстречу трудящим. Ся. И где-то мы с ними разминулись. Надо срочно найти трудящих. Ся. И снова пойти им навстречу.

Мы всегда заботились об интеллигенции. Но где-то она из-под нашей заботы выскользнула. Надо срочно найти интеллигенцию и снова окружить ее. Заботой и вниманием.

И последнее. Да, наш клан Собакиных – дружный клан. Мы всегда были щека к щеке. Но щека к щеке – щеки не увидать. Вот где-то мы эту щеку и проглядели. Подставили ее Кошкиным. Поэтому нам, Собакиным, надо оглядеться и снова – щека к щеке. И смело – против Кошкиных.

Вот такое лично мое коллективное мнение!

1-й закон социализма

Однофамильцы

Доложу я вам, дал мне Бог фамилию – Рокоссовский. У меня спрашивают:

– Как фамилия?

Я говорю:

– Рокоссовский.

И все присутствующие встают руки вверх. Правда, к маршалу я никакого отношения не имею. Просто мы однофамильцы. Жена мне тоже попалась неслабая – Жанна Дарк. В параллельном классе училась. Хорошая девчонка. Чуть что – сразу взглядом лепестки с цветов осыпает. Нянечкой в детском саду работает. А я на заводе – слесарем.

И вот на десятый год совместной жизни я подумал: «Имею я право раз в десять лет напоить-накормить жену, чем она сама того захочет? Имею!»

И пошел по магазинам. Нет, не просто по магазинам – сразу по директорам.

Захожу в первый универсам, прямой наводкой – к директору и говорю:

– Так и так, я – Рокоссовский. А вы кто?

Он объятия раскрыл и мне навстречу бросился.

– А я же, – говорит, – я – Щорс.

Обнялись мы с ним. Я говорю:

– Знакомая фамилия – Щорс. Полководец?

Он говорит:

– Конечно. Мой однофамилец. Ты не стесняйся, Рокоссовский, говори, что надо. Потому что военное братство – оно святое дело.

Я говорю:

– Мне икры, шампанского и кофе растворимого. А сам думаю, хоть он Щорс, а вряд ли. Не на войне.

Щорс на меня посмотрел, кулаком в воздухе махнул, как саблей, и говорит:

– Ух, молодец! Сразу видно – Рокоссовский. Шампанское я тебе организую, а за икрой пойдешь во второй универсам, там у нас Ковпак.

И за дверь крикнул:

– Эй, Фрунзе! Ящик шампанского Рокоссовскому! Заходит Михаил Васильевич Фрунзе, полный тезка полководца, и ящик шампанского на стол небрежно – ба-бах!

Потом обнялся со мной, руку пожал и спрашивает:

– А ты в каком универсаме, Рокоссовский?

– Я на заводе.