Красный вал [Красный прибой]

Жоржетта спрятала лицо в золотой букет, веселость возвращалась к ней вместе с беззаботностью и благожелательной апатией. Зная, что прибегнут к хитрости, чтобы ее удалить, она сама предпочла удалиться.

— Я не нашла трилистника с четырьмя листьями, — вскричала она, — а я его хочу найти, это мое счастье. Но только вы не станете меня ждать: это будет слишком долго…

— Мы скоро увидимся, — поспешно отвечала Евлалия.

— Да, завтра. Постарайся не наделать себе ребят, моя старушка.

Она убежала. Легкий пепел меланхолии упал на сердце Франсуа. Но Евлалия сказала ему на ухо:

— Послушайте. Мы пойдем туда вниз?

Она показала на горизонт, на облака, на окрестную местность. Ее алый рот требовал ответа. Все перевернулось в Ружмоне: опьяняющий напиток любви изменял цвета и контуры, и казалось необходимым одно: отдаться тирании этой девушки. С легким вздохом он решил изменить своим принципам.

— Где хотите, — сказал он.

Она хотела, она знала. Жить сверкающим мгновением и презирать будущее… Существовало только настоящее; будущее для ее маленькой, нетерпеливой души существовало не в большей степени, чем для души собаки или курицы.

Сначала Евлалия вела себя скромно. Ее легкий шаг ускорялся по мере приближения к месту радости. Когда горизонт открылся над батистом облаков, у нее вырвался вздох облегчения, она увлекла Ружмона на тропинку, всю заросшую полевыми цветами… Земля была влажной, встречались красные слизняки, маленькие прыгающие лягушки, жужелицы, кузнечики… Славка летала между розами, черный дрозд появился в своем костюме профессора, и дикая банда ворон выделялась на меловой белизне большого облака.

— Как хорошо… Как хорошо… — ворковала Евлалия, — какая радость жить.

Она обвила свои гибкие руки вокруг шеи Франсуа, ее маленькие груди вздымались, слышно было, как бьется ее сердце. И, лаская глаза молодого человека прикосновением волос, она опьяняла его пламенными поцелуями. Он терял голову больше, чем она, подчиняясь тем инстинктам, которые создают тайну:

— Ты меня околдовал, — шептала она… — И я сама этого не знала. Теперь я это отлично понимаю. Это твои глаза… твои глаза мальчишка… и, может быть, еще твой голос… но, знаешь, не твои мысли… мысли — это холод, это печаль, это одуряет… а я их не люблю. Я убегала от тебя, как только слышала твои проповеди…

Он держал девушку за талию, у нее было крепкое тело и гибкие мускулы.

— Видишь, — сказала она, показывая на заросший диким виноградом кабачок, — там можно пообедать. Это удобное местечко. Благодаря закрытому балкону, можно чувствовать себя, как дома.

Она повела Ружмона через огород и поле роз. Несколько рабочих в запачканных гипсом блузах и штанах, измазанных землей, сидели перед трактиром, попивая абсент.

Гостиница, грубо построенная из дерева, кирпича, мелового камня и песчаника, покрытая одновременно и черепицей и драницей, имела закрытую террасу, заросшую виноградом и глициниями. Видна была столовая и кухня, вся залитая пламенем горевшего в плите бука.

К ним подошел лакей с подвязанной щекой, с салфеткой, залитой вином. У него были глаза сыщика и шута, облупленный нос, и он улыбался с видом человека, понимающего, в чем дело.

— Мы хотим пообедать, — заявила Евлалия.

Лакей одобрил ее кругообразным жестом и обратился к Франсуа:

— В зале? Или, может быть, вы желаете отдельный кабинет?

— Да.

— О, только с балконом, — проговорила девушка.

Лакей провел их коридором и лестницей, певшей под каждым их шагом, в комнату, залитую оранжевым и топазовым светом солнца. В сад выходил веселый балкон, весь заросший диким виноградом.

Лакей накрыл маленький стол на дрожащих ножках, подал им яичницу, жареный на жиру картофель, салат, жаркое баранины, кремовое пирожное. Выпитое вино шумело в голове Евлалии. Наступили таинственные сумерки; обращенные к западу стекла наполнились лиловыми призраками и сверкающими грезами. Мягкая влажность примешивала к последним часам лета аромат близкой осени. О, она была счастлива! Она была пьяна от любви! Когда подали кофе, она закрыла дверь на ключ и, распустив свои длинные, густые волосы, закрыла ими лицо Франсуа. От них пахло базарными духами: сиренью, но их теплота была полна горячей жизни.

Пройдя через столько волнений, весь изнемогая от желания, он сохранил еще некоторую щепетильность:

— Разве не надо думать о будущем? Не пожалеете ли вы потом, моя красавица? Мы слишком мало знакомы друг с другом, чтобы знать, что мы сделаем завтра.

— У нас нет ни необходимости, ни желания это знать, — ответила она. — Скажите только, что вы любите меня… этот вечер.

— Я люблю вас, — ответил он, пьяный, поднимая ее.

Но он еще боялся, несмотря на признаки того, что она не была новичком.

— И я тоже… О, я люблю вас… я тебя люблю, — кричала она.