Красный вереск

— Богдан, — оказал Олег на рыси, — возьми себе мой камас. У меня дома есть дедов, а этот пусть будет тебе.

— Хорошо, — сипло ответил младший мальчишка и хлюпнул, но тут же пояснил: — В лицо бьёт…

— А тебе я снова ничего не подарил, — повернулся Олег к Йерикке. — И на свадьбе твоей не гулять мне…

— Угу, — отозвался Йерикка и ожёг коня зажатой в руке крагой.

Потом впереди за прогалиной — внизу — замаячили на светлом снегу сани и фигуры двух человек. Один из них поднял руку, Йерикка, осадив коня, ответил тем же и соскочил на твёрдый наст обочины.

— Давайте прощаться.

Богдан подошёл первым. Облапил Олега, поцеловал в щёку и, сняв ушанку, отошёл в сторону, уже открыто всхлипывая.

Йерикка остановился напротив.

«Давай не будем ничего говорить», — услышал Олег и наклонил голову. Они обнялись тоже, и Олег пошёл к саням. Не выдержал — оглянулся.

Йерикка стоял с поднятой рукой. Богдан — отвернувшись, в руке — поводья всех трёх коней…

…— Под утро будем в Хариане.

Олег нехотя оторвал взгляд от окна. Его проводник смотрел внимательно и понимающе — молодой мужчина, встретивший его на Сохатом и оттуда умело и добросовестно, как ценный груз, доставивший сперва, через линию хротов, на первую станцию в Трёх Дубах, а оттуда — уже сюда, в протекторат, на «вполне цивилизованную территорию». Но проводник был чужим. Всё равно чужим.

— Я пойду пройдусь, — Олег поднялся. Проводник кивнул:

— Только недолго.

Вагон-монорельс мог показаться Олегу роскошным, но проводник объяснил, что это самое обычное средство передвижения… если есть деньги. И вообще — не ощущалось, что находишься на территории тоталитарного государства. Он бы и не поверил, скажи ему кто-нибудь, что в тех же Трёх Дубах есть ничем не закамуфлированный, самый настоящий рынок рабов, и что данваны практикуют там казни на кольях…

За окном тронувшегося и набиравшего ход монорельса вдруг мелькнули развалины — свежие, закопчённые, высвеченные прожекторами. «Вот тут были бои, — тихо сказал кто-то из стоявших, как и Олег, в коридоре. Тихо сказал, человек обычный не услышал бы, но Олег услышал, — два месяца они держались… — Молчи, — ответил женский голос, — мальчишка слушает, по-моему…»

Следы восстания. Олег прижался лбом к стеклу. Они праздновали победу, не вспоминая о тех, кто так помог им тогда — и для кого никакой победы не могло быть. Наверное, и его молчаливый спутник участвовал в восстании…

Теперь, когда уйдут горцы — символ славянской свободы — данваны добьют Сопротивление. Это только вопрос времени…

…В зеркале на двери Олег увидел себя. Джинсы остались прежними — тут носили такие, и Олеговы с честью вынесли все передряги. На белый свитер с толстым воротом-бубликом надета оранжевая тонкая куртка-ветровка с капюшоном и какой-то мультипликационной рожей слева, на груди. Короткие сапоги на липучках-захлестах, с искусственным мехом. Так вполне можно было показаться и здесь, и на улицах Тамбова. Разве что там в марте так будет холодновато. Из карманов ветровки — тоже по здешней моде — торчали перчатки-краги. Постригся Олег коротко — и почти с удовольствием, длинные волосы ему не очень нравились.

— Едем, — сказал Олег своему зеркальному двойнику и, украдкой оглядевшись, заставил дверь отъехать в сторону.

* * *

Первое, что Олег увидел в Хариане — огромную дыру в здании вокзала, какую оставляет бронебойный снаряд, выпущенный с близкого расстояния. Дыру заделывали рабочие в спецовках.

Вокзал и его окружение неприятно поразили мальчишку всё тем же узнаванием. Шум, беготня, патрули «охраны правопорядка» с оружием в руках и не испорченными интеллектом физиономиями, какие-то личности в лохмотьях, кучкующиеся в тёмных углах, шумные компании молодёжи, излишне громко и вызывающе заявляющие о себе; перед зданием — площадь, забитая транспортом (Олег узнал «шевроле», «саабы»!), поодаль, у ярко освещённых витрин — одиночками и группками прохаживаются или стоят вызывающе одетые обоеполые «ночные бабочки» и «мотыльки», из которых старшие годились Олегу в бабушки и дедушки, а младшие — в младшие же сёстры и братья. На три стороны от вокзала тянулись людные, несмотря на раннее утро многоцветно освещённые улицы. В этой режущей глаз многоцветности не было ничего от врезавшегося в память сияния радуг — кислотные цвета вызывающе кричали в глаза, бежали, сменяли друг друга, смешивались, рождая противоестественные, болезненные какие-то сочетания. Олег поднял голову. Звёзд не было. И даже неистребимое Око Ночи расцвечивали воздушные рекламы — лазерные и пиротехнические.

«Неужели я всё это уже видел — и не замечал?» — подумал Олег, накидывая капюшон. Холодно не было, но дул сырой ветер с неприятным запахом каких-то то ли фруктов, то ли ароматизаторов воздуха…

— Поедем на машине? — спросил Олег. Его проводник покачал головой:

— Тут близко, а машины легко отслеживаются со спутников.

— А где данваны?