Красный вереск

В Олеге ожило любопытство, пересилившее даже желание поспать. Ещё раз окинув взглядом трупы, он осторожно перешагивая через них, подошёл к двери и пошатал кольцо. Странно, что никто из стрелков не попытался уйти в эту дверь — а что не попытался, это точно, потому что кольцо буквально развалилось в руке у Олега, настолько пропитала железо ржавчина. Дверь не шелохнулась. Тогда Олег достал камас и попытался поддеть разбухший край двери лезвием. Это получилось — чавкнув, дверь отошла, внутрь упал луч света белой ночи, отразился от чёрной, ровной поверхности воды, неподвижным, стылым зеркалом замершей в полуметре от ног Олега. Когда-то это был подвал, но сейчас этот подвал оказался затоплен. Из воды выступали стол, высокие то ли нары, то ли стеллажи — не поймёшь, на которых что-то лежало… Олег всмотрелся — и понял, что на столе стоит пулемёт. Незнакомый, похожий на охотничье ружьё с длинным, круто изогнутым магазином сверху.

Несколько секунд Олег стоял, вздыхая и переминаясь с ноги не ногу, на пороге. Любопытство победило — вздрагивая и ёжась, он полез в воду, дошедшую до живота. Вода оказалась ледяной, но не настолько, чтобы не вытерпеть.

На нарах лежало полусгнившее тряпьё — то ли остатки одеяла, то ли просто рогожа. Оно начало расползаться, когда Олег взялся и потянул… а потом разом отдёрнулось, открыв человеческий череп.

Вскрикнув и едва не упав, Олег отшатнулся. Странно, он не так боялся мертвецов в комнате наверху, как этого черепа, взглянувшего ему в лицо пустыми глазницами. Но это и правда был всего лишь череп — и страх тут же прошёл. Олег осторожно сбросил остатки тряпья, открыв весь скелет.

Уже невозможно было понять, во что он одевался при жизни — одежда превратилась в то же осклизлое рваньё и слилась с одеялом. Но сохранились кожаные сапоги с подковками, ремни — поясной и плечевые — медные части которых съела зелень. И Олег понял, что перед ним лежит — военный. Из кобуры на поясе выглядывала рукоять такого же, как у Олега, нагана, рядом через прогнившие ножны виднелось изъеденное лезвие шашки, на рукояти которой ещё сохранился серый от сырости темляк. У стены, заплывшей грибом, лежал футляр бинокля — и Олег несказанно обрадовался, когда в руки ему лёг даже не тронутый ржавчиной немецкий «цейсс» начала века. На позвонках скелета сохранился серебряный православный крестик.

— Ещё один дедов соратник, — пробормотал Олег, берясь за распадающуюся кожу офицерской сумки.

Там оказались компас, совершенно тут бесполезные часы — большие, на цепочке — слипшиеся в один толстый рыхлый лист бумаги, коробка из жести, в которой мокло что-то с запахом сигарет, но похожее на лепёшку — и разбухшая от сырости тетрадь в плотном кожаном переплёте с замочком, рассыпавшимся от первого же нажатия. На коже был вытиснен встопорщивший перья имперский орёл — не республиканский, а именно имперский, с гербами губерний, цепью, мантией. И Олег понял, что это — едва ли соратник деда…

…Тетрадь оказалась дневником, заполненный чернилами — но строчки превратились в бурые полосы. Олег едва не заплакал от досады — и тут пошли страницы, написанные карандашом. У писавшего был чёткий, ровный почерк, разбирать который не мешали даже дореволюционные орфография и буквы типа «ятя» и «ижицы». Перед Олегом лежало доказательство того, что Мир — практически проходной двор. Дневник принадлежал штабс-ротмистру Особого Гусарского Его Императорского Величества полка при Этнографическом Комитете Министерства Иностранных Дел Российской Империи Сергею Кологривову. Разборчивые записи начинались с того момента, когда штабс-ротмистр возглавил охрану экспедиция профессора фон Валленберга, отправленную из Святорусского на север для картографирования лежащих там земель. Записи были то короткими, то пространными, но все отличались характерным для дневников тех времён тяжеловато-практичным и в то же время романтическим восприятием мира.