Красный ветер

— Пока не случилось ничего. Но может случиться. Я слышал, как летчики говорили: «Синоптики через два-три дня обещают хорошую погоду. А может, она наступит и раньше. С запада быстро распространяется мощный антициклон, атмосферное давление растет не по часам, а по минутам…»

— Завтра будем вылетать! — сказал Денисио. — Оттягивать больше нельзя.

Эмилио Прадос согласился:

— Если они начнут полеты — у нас все пойдет к черту. Да и ждать нам больше нечего. Все уже, кажется, решено…

Эскуэро сказал:

— Завтра у коменданта аэродрома именины. Наверное, с вечера будет большая пьянка.

— Это правда, — подтвердила Лина. — Комендант распорядился, чтобы завтра приготовили хороший ужин не только для офицеров, но и для рядовых. В том числе и для охраны, кроме тех, кто будет на посту… Ты, Мигель, прихвати, две-три бутылки виноградной водки, мы с тобой на славу угостим и постовых, чтобы им тоже было не обидно.

Весь следующий день они провели в напряженном ожидании вечера. Лина с утра ушла на аэродром и больше не появлялась. Это было хорошим признаком — она могла прийти лишь в том случае, если бы Эскуэро подал знак какой-либо тревоги. Значит, там пока все было в порядке.

Мигель и старик Матео заранее приготовили целую кучу сухих дров — повезут их на двух мулах на аэродромную кухню. Решили, что с одним мулом пойдут переодетые в крестьянскую одежду Эмилио Прадос и Денисио, с другим — Мигель и Росита. Матео, конечно, протестовал:

— Я своего Урбана никому не отдам. Поведу его сам.

Мигель кричал:

— Куда поведешь? Ты знаешь, куда надо идти?

— Найду…

— Хочешь провалить все дело? Меня там знают, я ни у кого не вызову подозрений. И летчики тоже не вызовут подозрения, потому что мы будем вместе.

— Я своего Урбана никому не отдам, — не сдавался Матео. — Урбан — мой мул.

— Ты сам упрямый, как мул! — сердился Мигель. — Никуда твой Урбан не денется, мы с Линой приведем его назад.

Денисио сказал Матео:

— Мигель прав, отец. Без Мигеля нам будет труднее. Без Мигеля мы вообще ничего не сможем сделать.

Близился вечер. На речку Тахунью уже легли густые сумерки, в крестьянских домишках зажглись тусклые огни керосиновых ламп. Тумак как будто приподнялся, но черные, без единого просвета тучи ползли над землей так низко, что, казалось, земля и небо слились в одно целое — мрачное и гнетущее.

Подойдя к окну, Денисио приподнял шторку и долго всматривался в быстро сгущающуюся темноту.

— Как в склепе, — сказал он. — А то и хуже. — И засмеялся: — Это как раз то, что нам нужно.

Эмилио Прадос пожал плечами.

— Нелегко будет пробиться сквозь такой хаос.

— Пробьемся! — в голосе Денисио звучала уверенность. — Обязательно пробьемся!

Эмилио Прадос вдруг почувствовал, как в нем шевельнулась зависть. Он мог честно сказать и самому себе, и всем — страх не довлеет над ним, он готов на все и ни перед чем не отступит. Даже если бы у них был всего один шанс из тысячи — всего один из тысячи на удачу! — он не отступил бы. В конце концов он, Эмилио Прадос, солдат, а какой солдат не готов к смерти… Не сегодня, так завтра… Не сегодня, так завтра — жизнь не вечна… Но… но Эмилио Прадос ясно осознавал: его мужество, готовность в любую минуту расстаться с жизнью зиждятся совсем на другой основе, чем у Денисио. Что представляют из себя одна и другая основы, Эмилио Прадос точно объяснить не мог. Скорее всего, это надо было почувствовать.

Эмилио Прадос часто думал: «Каждый из нас должен быть готов принести себя в жертву ради свободы нашей родины — принести себя в жертву, не колеблясь ни единого мгновения. Готовность к самопожертвованию — это и есть то главное, что объединяет нас и движет к общей цели…»

В то же время такие слова, как «жертвы», «самопожертвование», невольно ассоциировались с чувством обреченности и неизбежности рока. Однажды один из летчиков эскадрильи Эмилио Прадоса, вылетая на опасное задание без прикрытия истребителей, заметил: «Вряд ли я оттуда вернусь живым… — Помолчал и мрачно пошутил. — И, хотя никто от меня не требует, чтобы я отдавал себя на заклание, я делаю это добровольно…»

Вспоминая потом эту мрачную шутку летчика, Прадос не мог избавиться от назойливой мысли, которая не раз приходила к нему помимо его воли: «Пожалуй, он прав… Мы все добровольно отдаем себя на заклание…»

И вот русский летчик Денисио. Когда Прадос рассказал ему об этом эпизоде, Денисио рассмеялся:

— Какая чушь! Философия овцы, подставляющей шею под нож мясника. А где же тогда вера в победу?

— Разве гибель Павлито — это не самопожертвование сего стороны? — спросил Эмилио.

— Нет! — твердо ответил Денисио. — Не то слово и не то понятие. Для борьбы с фашизмом жертвоприношения не нужны. Как для всякой борьбы за идеи.

— А что же нужно?

— Мужество бойцов, верящих в жизнь.

— Утопия, — пожал плечами Прадос. — Верить на войне в жизнь, которая в любую минуту может оборваться… Это несерьезно, Денисио.