Красный ветер

— В баках бензина еще на полтора часа, — Прадос показал Денисио на фосфоресцирующую стрелку бензомера. — А через полтора часа начнется рассвет. Может быть, стоит покружиться и подождать?

— Нет, это слишком рискованно, — не согласился Денисио. — Ждать, когда бензина не останется ни капли, а потом падать с остановившимися винтами — это слишком рискованно.

Прадос промолчал. Денисио, пожалуй, прав. Но даже если они удачно пробьют облака, кто знает, как встретит их земля. Хорошо, если они увидят хоть какие-нибудь огни. А если нет, что более вероятно? Там, внизу, услышат характерный, перемежающийся гул моторов «юнкерса», и, конечно же, никому и в голову не придет, что машину ведут свои летчики. Обыкновенный немецкий бомбардировщик, по которому или надо открывать огонь из зениток, или — полная светомаскировка. Ночью Мадрид тоже затемнен, сориентироваться по каким-либо его объектам не так-то просто.

И все же Денисио прав. Тянуть до рассвета слишком рискованно. Особенно, если учесть, что на рассвете могут вылететь республиканские истребители. Встреча с ними ничего хорошего не сулит.

— Хорошо, будем снижаться, — наконец проговорил Прадос. Изменив курс, он сбавил обороты моторов наполовину, и уже через несколько минут «юнкерс» погрузился в облака. Машину сильно затрясло, потом бросило вниз, в сторону, а еще через мгновение восходящий поток ударил под левое крыло, и самолет накренило так, словно Прадос заложил его в глубокий вираж. Стрелки приборов точно посходили с ума: прыгали, плясали, на время застывали на месте, а затем снова начинали дикую пляску, за которой нельзя было уследить.

В слепом полете все обманчиво. В слепом полете летчик не должен прислушиваться к своим ощущениям — это ему может дорого обойтись. Надежный ориентир положения машины в пространстве — только приборы. Они не обманывают, хотя порой и трудно заставить себя полностью им довериться. Вот летчику вдруг начинает казаться, будто самолет резко кренится вправо, настолько резко, что через секунду-другую он или круто заскользит вниз, или перевернется на спину и будет лететь вверх колесами. Каждой клеткой своего существа летчик стремится к действию, которое это предотвратило бы; руки, лежащие на штурвале, дрожат от желания также резко накренить машину влево, чтобы немедленно выровнять ее, но стрелка прибора показывает: ничего особенного не произошло, самолет летит строго в горизонтальном полете, никакого скольжения нет, и ничего изменять не надо…

А то вдруг почудится, будто машина вошла в пикирование и с острым углом атаки мчится к земле. Кажется даже, что слышно, как свистит, воет, беснуется встречный поток воздуха, и нет у летчика сил, чтобы преодолеть желание рвануть штурвал на себя. А стрелка на приборе скорости показывает, что все идет нормально и надо заставить себя немедленно отключиться от ложных ощущений.

Такая раздвоенность выматывает летчика до предела, с каждой минутой напряжение его возрастает, и натянутые нервы дрожат, как струны…[26] Денисио не раз испытывал это на себе и сейчас ни на минуту не отходил от Эмилио Прадоса, понимая, как тому нелегко управлять малознакомой машиной.

Он примерно подсчитал: отроги Сьерра-де-Гвадаррама перейдут в равнину через пятнадцать-семнадцать минут. Все это время следует снижаться так, чтобы высота терялась постепенно. А потом убрать обороты до минимума и… Денисио невесело улыбнулся: кто — знает, что будет потом? Он хорошо знает местность вокруг Мадрида, ему десятки раз приходилось здесь летать: каждый холм, каждый овражек или пересохшую речушку Денисио знал наизусть. Но все это днем, а сейчас ночь, темная, беспросветная ночь, а ночью все видится не так, как обычно…

— Как Росита? — спросил Эмилио Прадос.

— Росита молодцом, — ответил Денисио. — Хочет скорее на землю.

Чем дальше они уходили от гор, тем меньше трясло машину. А потом и совсем стало спокойно, и это говорило о том, что отроги уже кончились и они теперь летят над равниной. По расчетам Денисио, до Мадрида оставалось не более четверти часа лета.

— Пора, — сказал он Прадосу — Пора, капитан.

Прадос кивнул и убрал обороты до минимума, слегка отдав штурвал, чтобы не потерять скорость.

Наступали самые критические минуты. Тяжелый «юнкерс» быстро терял высоту, стрелка высотомера показывала уже семьсот, пятьсот, триста метров, а вокруг по-прежнему плотные слои густых черных облаков, внизу ни одного мерцания, даже тусклого огонька… Двести метров… Сто пятьдесят… Денисио положил руку на плечо Прадоса, впился в него пальцами, но ни он сам, ни капитан этого не замечают. И тот и другой думают только об одном: снижаться больше нельзя! Надо немедленно снова уходить вверх, иначе катастрофы не избежать. Кто знает, не возвышается ли над местностью, над которой они летят, какой-нибудь холм, высокое сооружение или какое-либо другое препятствие? Действительно ли они летят сейчас над равниной? Может быть, в их расчеты вкралась ошибка? Да, надо немедленно уходить вверх, подальше от земли, к которой они так стремятся, подальше от гибели…