Красный властелин

— А не только ты. Так что вставай, Ерёма, и иди. Вперёд иди… Некогда нам.

— Некогда умирать?

— И это тоже. Кстати, когда будешь в столице, заходи в гости, всё же почти родственники.

— Как тебя найти?

— Себя сначала найди. Ну что застыл или забыл, как жить?

Боль вернула Еремея к жизни. Боль и холодная вода, льющаяся прямо в лицо. Он попытался отвернуться и обругать неведомого шутника, но сил хватило лишь на слабый стон.

— Он живой! Михась, слышишь, он живой! — кто-то огромный и пахнущий гарью орал знакомым голосом и тряс профессора за плечи. — Ерёма, сволочь, ты живой!

— Он вас не слышит, товарищ старший десятник.

— Ничего… главное, что не помер.

Это про кого? И зачем вопить прямо в ухо? Сами они сволочи.

ГЛАВА 9

Иногда боль, ломающая тело, ненадолго отступала, и Еремею снились странные сны. Странные, но красочные и до того живые, что, казалось, сделай шаг, и окажешься там. Там, это в кабинете с ковром на полу и необычной лампой, чей рассеянный абажуром свет ложится на раскрытую книгу с подчёркнутыми строчками и заметками на полях… На площадке невысокой пирамиды из полированного камня, к подножию которой солдаты в парадных мундирах бросают знамёна поверженного врага… В зале с колоннами, в обществе маленького человека в инвалидном кресле и похожего на кагула толстяка с чем-то непонятным во рту… Вроде бы это называется сигарой? Странный способ курения, в Родении обычно используют трубки. Да, трубка тоже есть. Она лежит рядом с открытой коробкой… как их там… папирос?

А сегодня сны дополнились голосом. Знакомым голосом, тем самым, что обвинил в дезертирстве и не пустил к сияющим вратам Великого Ничто.

— Как вы себя чувствуете, товарищ профессор?

— Бывший профессор, — поправил Еремей неизвестного собеседника.

— Заблуждаетесь, товарищ Баргузин, — с явственно различимой усмешкой произнёс тот. — Более того, мы посоветовались и решили присвоить тебе звание академика.

— Что такое академик?

— Тот же профессор, только самый умный.

— Смеёшься? — Еремей по примеру голоса тоже перешёл на «ты».

— Смех продлевает жизнь.

— Какое тебе дело до моей жизни? И кто ты вообще?

— Придёшь в гости, узнаешь.

— Если захочу.

— Захочешь. Кстати, ты долго ещё собираешься лежать?

— Есть другие предложения?

— Излечи себя.

— Каким образом?

— Странно слышать такие слова от самого Эрлиха Белоглазого.

— Попрошу без оскорблений.

— Какие тут оскорбления? Так оно и есть, просто прими к сведению. Ну… ну и живи, конечно. Думаю, тебе повезёт больше, чем мне когда-то. Понимаешь… молодой был, глупый.

Внезапная догадка, озарившая Еремея, вдруг потребовала немедленного разъяснения:

— Кто-то говорил, что я — это ты.

— Да, говорил.

— Тогда получается, что Эрлих Белоглазый…

— Был когда-то им, не спорю. Но теперь эта почётная должность перешла… Извини, не специально же так получилось. И не спеши делать выводы — не всё, что мы называем трагической случайностью, таковой является. Вдруг не так трагично и совсем не случайно?

— Значит, моим именем станут пугать непослушных детей? Спасибо за подарок!

— Не стоит благодарности! Память восстанавливать будем?

— Чью?

— Ну не мою же. Закрой глаза и сосчитай до десяти.

— Как я закрою глаза, если и так сплю?

— Это неважно, просто представь себя с закрытыми глазами.

— Во сне?

— Да что же ты такой бестолковый? Весь в меня… Пойми, на нашем уровне уже нет никакой разницы между сном и явью. Образно, конечно, выражаясь. По бабам, во всяком случае, ходить не получится. В качестве привидения если только, но роль стороннего наблюдателя вряд ли тебя устроит, не так ли? Считай до десяти, дурень!

Матвей Барабаш помешивал в котелке мерзко воняющее варево и обернулся на звук шагов.

— Ну что, Миха, как он там?

— Плохо, — Михась присел у костра на корточки и протянул руки к огню. — Бредит. Всё ругается с кем-то.

— Ничего, и не таких на ноги ставили, — старший десятник зачерпнул полную ложку своей стряпни, понюхал и поморщился. — Вот вернейшее средство — если сразу не помрёт, то к завтрашнему дню очухается.

Кочик с сомнением пожал плечами. Что-то ему не приходилось слышать о случаях заживления ожогов на большей части тела обыкновенной похлёбкой из драконьего хвоста. Может, из чего другого и помогло бы, не зря же ходят слухи о живой воде и молодильных яблоках… В сказках, да…

— А если не очухается?

— Тогда помрёт. Чего морду кривишь? Это мы с тобой сдохнем, а такие люди, как Еремей, непременно помирают. Оно благороднее.

— А в живых ему остаться никак?

— Да я не в том смысле. Ну, ты понял.

— Понял, — вздохнул лётчик.

Ему очень не хотелось, чтобы умер лежавший в землянке профессор Баргузин. Совсем не хотелось, хотя в былые времена на студенческих попойках, в коих принимал живейшее участие, неоднократно произносил тосты за скорую и ужасную погибель строгого преподавателя хрен пойми какой словесности и древнебиармийского шаманизма. Жизнь повернулась так, что вчерашний злой гений Роденийского университета превратился в могучего… в могучего… Нет, даже слово такое ещё не придумано, чтобы точно назвать. Воин? Да, в какой-то степени воин в превосходной степени.