Красный властелин

— Я имею в виду трофейное! Мы будем пить роденийскую ракию!

Корнет вздрогнул, живо представив воздействие на организм этого жидкого огня, известное ему лишь по рассказам несчастных, что пали жертвой коварного продукта тёмного варварства. Роденийцы называют её крепким вином и делают из ржаного зерна, смешанного с соком алых слив. Как это им удаётся, не знает никто, но вот получившийся результат внушает почтение, в большинстве случаев переходящее в уважительное опасение. Страшная штука… Впрочем, для драконидов, половину жизни болтающихся между небом и землёй на чешуйчатой спине могучего варра, самое то.

Вот только насчёт трофеев дядя Фергюс загнул. Изрядно загнул, между прочим. Ладно, у старого воина могут быть свои слабости, в том числе и привычка выдавать желаемое за действительное. А так… ограбленные обозы лернейских купцов, курсирующие между государствами, несмотря на все войны, вряд ли можно считать трофеями.

— Вздрогнем, Эдди! — конт Брависсий взял с подноса неслышно появившегося лакея гранёный по обычаю темных кубок без ножки. — Ну? Не трусь, корнет!

Юноша осторожно коснулся пальцами холодного стекла. Странно, внутри огонь, а обжигает стужей не хуже боевого заклинания «Зимнего льда».

— Огурчик не забудь, — напомнил Брависсий.

Ужас! И как можно есть недозрелые плоды ядовитой лианы? Или при засолке яд нейтрализуется?

— Твоё здоровье, дядя Фергюс!

— Здоровье великодушной императрицы Элизии! — поправил старый драконир, с довольной улыбкой наблюдая, как юный родственник опрокидывает в себя роденийскую отраву. Может быть, когда-нибудь и самому попробовать?

— Ах-х-х… — внучатый племянник хватал воздух широко раскрытым ртом. — Х-х-х…

— Огурчик?

— Мать… мать… мать… храни её Благой Вестник! — Эдди наконец-то справился с собой и посмотрел на старшего родственника разгоревшимися глазами. — Спасибо, дядя Фергюс!

— За что?

— Теперь я знаю — смерть в бою — это не самое худшее, что может случиться с человеком.

Интересное замечание. Не по этой ли причине один роденийский воин стоит трёх пиктийских, а тёмную манипулу получается одолеть только полком, вшестеро превосходящим её по численности? Надо будет обязательно поднять вопрос на Большом Смотре. Чем не шутит Эрлих Белоглазый?

ГЛАВА 2

Серая пыль, вечная спутница роденийских дорог и их же проклятие, скрипела на зубах и оставляла во рту солёный привкус. Или не оставляла? — соль чувствовалась постоянно, а происхождение её оставалось неясным. То ли это кровь из распухшего и изрезанного об обломки зубов языка, то ли начинает проявляться тихое помешательство. Интересно, покойники сходят с ума?

Еремей Баргузин перестал считать себя живым месяц назад, когда принял бой на перекрёстке дорог у безымянной рощицы. Двое их осталось, из всего отряда, остальные так и легли в землю без похорон и отпевания. Они теперь не живут, так можно ли самому быть живым?

— Шевели мослами, Ерёма! — старший десятник Барабаш оглянулся на еле переставляющего ноги товарища и неожиданно усмехнулся. — И это, Еремей… рожу попроще сделай.

— Что? — бывший профессор среагировал не сразу, оторвавшись от невесёлых мыслей.

— Да ничего, просто у тебя профессорство прямо на лице написано. Не может такого быть у нормального глорхийца.

— А сам? — Баргузин на ходу поправил ненавистный трофейный шлем, постоянно норовивший съехать на нос.

— А я не совсем нормальный, — усмехнулся Матвей и хлопнул ладонью по нагруднику доспеха.

Доспех тот он лично снял с командира вражеского разъезда, позавчера «удачно» заночевавшего у небольшого костерка. На кольчуге до сих пор заметны пятна крови, облетающие сейчас пересохшими мелкими чешуйками. Но где её отмыть в степных предгорьях? Вода здесь вообще величайшая ценность, за которую могут незатейливо убить. Или затейливо — тут уж по обстоятельствам. Собственно, так и произошло — глорхийцы расположились на ночёвку около единственного на два дня пути колодца. Три человека — «а люди ли они?» — умерли во сне, в счастливом неведении, а вот четвёртый и пятый немного задержались на белом свете. Совсем чуть-чуть задержались — старшему десятнику не понадобилось много времени на допрос. Кстати, он же и заставил Еремея перевести то, что осталось от пленных, в окончательно неживое состояние.

Дело, конечно, важное и нужное, но до этого ни разу не приходилось вот так… Из огнеплюйки проще. Проще, да… только последний кристалл разрядился к Эрлиху Белоглазому ещё две недели назад, а новых не предвидится. Если только повезёт. Повезёт?

— Ты чего бубнишь, профессор?

Еремей вздрогнул от неожиданности. Он что, разговаривал вслух?

— Огнеплюйки, говорю.

— Будут! — уверенно заявил Барабаш.

— Откуда?

Матвей обеспокоенно оглядел единственного оставшегося в живых подчинённого:

— Ты ничего не помнишь?

— Что я должен помнить?

— Однако, — старший десятник, не далее как час назад втолковывавший Еремею боевую задачу, удивлённо покачал головой.