Красный закат в конце июня

Отец яростно нахлёстывал Воронуху концами вожжей. У Гонты кнут пошёл в ход.

Тягостной иноходью караван приближался к церкви на Погосте.

Спасенья чаяли под навесом храма, а оттуда в лоб ударило колокольным звоном.

Двенадцать раз перебором по зычному билу и сиплому тевтонцу.

Мёртвому на помин!

– Два счастья нам сразу на дорогу. И покойник, и дождичек, – бодрился отец.

Завели возы под навес.

Укрыли кожами.

Под первыми каплями гурьбой вломились в церковь.

11

В полутьме храма служил священник Парамон – Пекка из угорского рода Браго.

Матрёна всегда побаивалась его. Жесткие волосы дьякона ниспадали куполом, как очёсанный стожок. Брови были белесые, невидимые. А на лице проступали все кости.

Казалось, даже слышала Матрёна, как похрустывало и пощёлкивало в челюстях отца Парамона, когда он выговаривал многократно:

– Господи, помилуй!..

Оказалось, попало семейство на «воспоминания о сущих зде от язвы усопших», на Великую панихиду по царице Елене Глинской.

После службы, выйдя на паперть, недолго и неусердно погоревали. Повздыхали и стали разбирать вожжи. Сильнее бы тронула их весть о смерти какой-нибудь бабы из соседней деревни.

А царица что? Подати ей платил отец исправно. Она не чинила преград ему ни в работе, ни в торговле. Под ружьё не ставила.

Над душой не стояла.

Поехали дальше по склизкой дороге.

Приговаривали: кто намочил, тот и высушит.[83]

12

В жаркие дни грозы коротки.

Но в начале августа поднебесный холодок, бывает, и сутки придавливает.

А то вдруг дохнёт сверху осенью, да и вовсе не отпустит.

Так и случилось.

За мороком, после ливня, потянулись грязноватые облака, и закат выдался бурым.

Вброд переехали Паденьгу, ночевали в плотном ельнике, «где Матрёна была зачата».

А утром опять – дождь и ветер.

Лапти будто из глины вылеплены. Мокрые рогожи на плечах как рыбья чешуя.

Всё наперекор замыслу и поперёк пути.

Из последних сил глухой ночью переправились через Вагу, одолели береговую кручу.

Стали у запертых ворот Важского городка.

Батюшка Геласий Никифорович был человек в округе знатный, тороватый – стража не кобенилась.

Счастливо уснули в сухом домике, родном для матушки.

И с рассветом отец подался на торжище.

Обедать приходил домой, помнилось Матрёне, ещё собранный, сосредоточенный на делах, а к ужину явился разбитым.

Даже не похвалился купленным тарантасом с коробухой на кожаных ремнях, как люлька.

Спал разметавшись, в одних подштанниках.

Пылал жаром.

К рассвету принялся кашлять и сплёвывать гноистой слизью.

– Это нищий болезни ищет, а к богатому она сама идёт, – шептала матушка.

Чумой заражались от укуса блохи. Болезнь проявлялась через нескольких часов.

Внезапно поднималась температура до 40 градусов, начинались сильные головные боли и головокружение. Тошнота и рвота, бессонница и галлюцинации.

На месте укуса образовывалось пятнышко красного цвета, которое превращалось в пузырёк с кровянистым гноем.

Пузырёк лопался, разрастался до язвы. Воспалялись лимфатические узлы, ближайшие к месту проникновения чумных микробов, и образовывались припухлости – бубоны.

Подступала пневмония, человек кашлял кровью и задыхался. Высыпали многочисленные кровоизлияния на коже.

Поражался кишечник. В конце концов появлялись чёрные гниющие язвы вокруг шеи.

Петля затягивалась…

13

Торговать оставили Гонту.

В новенький тарантас уложили беспамятного отца.

На облучок уселась мать.

Матрёна следом, управляла долгушей с детьми.

Торопились – убегали.

Искали спасения в родных Синцовских пределах.

Не успели.

Помер, затих тятя в лесу на полпути.

И захоронили его в суете, проездом, на Погосте.

Наскоро отпели, не по чину.

Для долгих соборований у супруги не оставалось сил.

Сама едва стояла на ногах.

Померла на другой день.

Следом быстро отмучились младшие дети.

Копал скудельницу за деревней дядя Ананий.

Потом и его в эту яму сволокли.

Через месяц вымерла вся деревня.

Осталась одна Матрёна.

Дня не вынесла в одиночестве.

Кузовок за спину и скорым ходом – куда глаза глядят.

14