Красный замок

Мы прокрались вниз по гостиничной черной лестнице, нащупывая путь вдоль шершавых оштукатуренных стен. Ирен использовала светящийся янтарный огонек сигареты в качестве миниатюрного маячка. В руках, затянутых в черные кожаные перчатки, она держала трость-кинжал мужа. Я порадовалась, что тоже прихватила перчатки, и не только в угоду строгим требованиям мисс Нелл.

Улицы были залиты светом старомодных фонарей со свечами. Их слабые огоньки мерцали, словно мотыльки отплясывали вокруг них мазурку. Булыжная мостовая оказалась грубее всех тех, по которым я уже ступала в европейских городах, и хотя каблук у ботинок был невысоким, при ходьбе лодыжки у меня так болтались, будто я ехала на цирковом моноцикле.

Ирен шагала весьма уверенно; ее каблуки стучали по камням точно и аккуратно. Может, она на досуге упражняется в ходьбе по канату? И уж наверняка она владеет еще одним навыком, который недавно мне продемонстрировала, – гипнозом. Или я и сейчас под гипнозом и мне только кажется, что мы отправились на прогулку? С такой компаньонкой никогда не угадаешь.

Когда мы вышил на улицу пошире, примадонна переложила трость в левую руку и взяла меня под правый локоть.

Она была эскортом. А я – леди, которую сопровождает джентльмен.

Кашне, скрывавшее гладкий подбородок и шею Ирен, развевалось от ночного тумана, дыхания и табачного дыма.

Яркие прямоугольники дверей пивных то и дело хлопали, впуская и выпуская посетителей. Мы спокойно прошли мимо, и нас никто не остановил. Время от времени я мельком видела наши тени, мужскую и женскую. Супруги? Скорее всего, мужчина и оплаченная подружка.

Я улыбнулась про себя. Блудница в скромном клетчатом платье? Вряд ли!

Камни мостовой стали еще грубее, дороги темнее и уже. Исчезли гостеприимные вспышки света из открывающихся дверей таверн, и густой пьянящий аромат темного пива превратился лишь в воспоминание.

– А гадалки работают так поздно? – прошептала я, опасаясь провала нашей вылазки.

– Вероятно, нет, но ради нас она проснется.

– Ты всегда такая бесцеремонная?

– Нет, но я как раз хочу, чтобы она была спросонья. Ты увидишь. Несколько монет – и она будет петь до самого своего ужина в два часа дня.

– Не может быть, чтобы она ужинала так поздно – или рано?

Ирен не ответила, остановившись осмотреться на перекрестке. Вниз по переулкам в слабом мерцающем свете фонарей следовали одна за другой различные вывески, показывая, где обосновались сапожники, мясники, аптекари и прочие разнообразные мелкие предприниматели крупного города.

– Ага. – Примадонна указала на большую вывеску с изображением белой руки, разделенной линиями на секции наподобие земельных участков и покрытой цифрами и таинственными символами.

– Тут продаются отрубленные руки? – пробормотала я.

– Иногда ты такая же едкая, как Нелл.

– Она здесь уже бывала?

– Да.

Тогда и мне не стоит медлить, решила я и пошла вслед за Ирен по узкому петляющему переулку, пахнущему мочой и кое-чем похуже.

Похоже, Уайтчепел просто курорт по сравнению с этим тесным дремучим мирком, безлюдным и в то же время кишащим ночной жизнью.

Позади нас слышались тихие шаги по влажному тротуару: словно осьминог ступал своими присосками, а затем по одной отлеплял их от дороги, – так я себе это представляла. Впереди в других улочках вспыхнули огни. Я услышала обрывки голосов. Песни. Проклятия. И наконец, внезапный слабый вопль «der Mord!», что на немецком языке означало «убийство». Я запомнила это слово, когда проглядывала книгу Крафт-Эбинга.

Такие же крики, но на английском, прозвучали не один раз, когда плоть Мэри Джейн Келли была отсечена от кожи и костей в крошечной съемной комнатке в Уайтчепеле, за которую в ту ночь заплатили лишь кровью.

– Подобные крики – обычное дело в таких кварталах по всему миру. – Рука Ирен сжала мне запястье, чтобы я успокоилась. – Сюда. Надо пройти еще один переулок.

Мы вышли даже не в переулок, а в узкую щель, где пахло кислой капустой, пивом и чем-то еще более экзотическим.

В дом гадалки вела не дверь, а тяжелый алый узорчатый занавес.

Комната за ним была такая же холодная, как и ночь снаружи. Освещало ее только тусклое мерцание чаши с тлеющими углями, стоявшей в центре покрытого скатертью стола.

Над едва теплящейся чашей висело в воздухе лицо пожилой женщины, точно красная луна.

Золото блестело у нее в ушах, на лбу и запястьях, и я не могла отвести глаз от позвякивающих колеблющихся золотых монеток, сцепленных друг с другом на манер связки сосисок.

Ирен начала говорить по-немецки, задав какой-то вопрос.

– Английский подойдет, – сказала старуха; голос у нее был густой, с чужеземным акцентом. – Ради девочки.

Хотя совсем недавно я сама представилась девятнадцатилетней девушкой, мой двадцатипятилетний позвоночник застыл от негодования.

– Не отпирайся, – сказала мне хозяйка, – я знаю, что ты старше, чем хочешь казаться людям. – Она наклонилась к самым углям, и жуткий красный свет проник в каждую складочку ее сморщившейся от времени кожи. – Садись.