Красота – это горе

В тюрьме было хуже, чем в хлеву. Крыша протекала, на стенах темнели брызги засохшей крови, в щелях росли мох и сорняки, а на грязном полу кишели блохи, тараканы, пиявки. Шныряли потревоженные крысы, толщиной с ногу ребенка, а женщины с визгом увертывались. Стали занимать места – в свободные углы швыряли чемоданы, устраивались, безутешно рыдая. Деви Аю застолбила пятачок посреди общей камеры, расстелила матрас и рухнула без сил, подложив под голову чемодан. К счастью, у нее нет никого на руках – ни пожилой матери, ни ребенка, – и она не забыла хинин и прочие лекарства – здесь можно подцепить малярию или дизентерию: туалет не работает.

Ужина в тот вечер не было. Остатки еды, взятой в дорогу, закончились к полудню. Кто-то спросил у японцев про еду, и те ответили: завтра-послезавтра. Спать легли голодными. Деви Аю выскользнула из камеры и отправилась в поля – тюремные ворота нараспашку, из крепости можно выйти. Еще когда подъезжали к тюрьме, Деви Аю заметила стадо коров. Видимо, они принадлежали здешним охранникам или крестьянам из дельты. Расчищая себе в камере местечко, Деви Аю набрала пиявок в жестянку из-под маргарина. Присмотрев на пастбище корову пожирнее, выпустила на нее пиявок. Невозмутимая корова лишь разок подняла на нее глаза, а Деви Аю села на валун и стала ждать, когда пиявки, насосавшись коровьей крови, посыплются на землю, как спелые яблоки. Пиявки разбухли, стали жирными. Деви Аю собрала их в жестянку.

Деви Аю развела костерок и сварила пиявок в жестянке на речной воде. И, ничем не приправив, понесла в камеру, в свой новый дом. “Ужин подан!” – позвала она женщин и детей, своих новых соседей. Есть пиявок никому не хотелось, а одну из женщин при этой мысли едва наизнанку не вывернуло. “Мы не пиявок будем есть, а коровью кровь”, – объяснила Деви Аю. И, вскрыв пиявок карманным ножом, принялась доставать сгустки крови и есть, нанизывая на острие. Никто не спешил присоединиться к ее дикарской трапезе, лишь когда спустилась ночь и голод сделался невыносимым, попробовали они коровью кровь. На вкус оказалось пресновато, но недурно.

– С голоду не умрем, – заключила Деви Аю. – Есть ведь еще гекконы, ящерицы, мыши.

– Да, – поспешно закивали женщины, – очень вкусно, спасибо.

Первая ночь была ужасна. Тьма наползла быстро, как всегда бывает в тропиках. Электричества не было, но почти все взяли с собой свечи, и мерцали крохотные огоньки, плясали на стенах тени, пугая детей. Жалкие и несчастные, все растянулись на матрасах, и никто не мог уснуть. Мыши шныряли в темноте по одеялам, гудели над ухом москиты, носились под потолком летучие лисицы. Еще страшнее было, когда заходили японские солдаты, ища, кто припрятал деньги или украшения. Настало утро, но ни проблеска надежды оно не принесло.

В Блоденкампе размещалось тысяч пять женщин и детей, собранных отовсюду. Единственный лучик надежды зажгла гадалка – раскинув карты, сообщила: американские летчики бомбят японские казармы. Деви Аю выбежала в туалет, но там уже змеилась очередь, и, набрав воды в жестянку из-под маргарина, она вышла в поле. Там, в зарослях ямса, выкопала ямку и испражнилась по-кошачьи. Сполоснулась, оставив немного воды про запас, и, порывшись в кучке, отыскала шесть колец. Чуть поодаль проделывали ту же унизительную процедуру другие женщины, но никто не подозревал, что Деви Аю прячет сокровище. Сполоснув кольца остатками воды, она проглотила их снова. Неизвестно, что будет после войны. Может быть, отберут у нее и дом, и плантацию, но кольца она поклялась сберечь. Деви Аю вернулась в камеру, не зная, удастся ли сегодня искупаться.

В то утро новичков выстроили в поле, под палящим солнцем; дети плакали, а женщины едва не теряли сознание, пока ждали коменданта со свитой. Вышел комендант – усатый, за поясом самурайский меч, башмаки начищены до блеска. Он объявил заключенным, что по приказу Кэйрэй![31] нужно кланяться всем японским солдатам низко, в пояс, и выпрямляться нельзя, пока не дадут приказ Наорэ![32] “В знак уважения к Японской империи”, – объяснил он через переводчика. А нарушителей ждет наказание: наряд вне очереди, порка или даже смерть.

Вернувшись в камеру, некоторые из женщин, боясь случайных ошибок, тут же стали учить приказам детей. И когда те кричали Кэйрэй! и Наорэ! – Деви Аю хохотала до слез.

– Самих япошек перещеголяли! – воскликнула она.

Тут и матери засмеялись.

Скука в лагере царила смертная. Деви Аю, вспомнив, как готовилась стать учительницей, собрала малышей и в пустом углу камеры устроила школу: учила детей грамоте, арифметике, истории и географии. А по вечерам рассказывала им народные сказки, библейские истории, сюжеты прочитанных книг или разыгрывала сцены из “Махабхараты” и “Рамаяны”, которые знала от местных. Рассказы ее никогда не приедались, и дети ее любили. Так она и забавляла их каждый вечер, пока матери не позовут спать.