Красота - страшная сила

— Ну, будь здорова. Я буду скучать по тебе, девочка, — сказал наконец Пит, потом повернулся и исчез во мраке ночи. Я бросилась было следом, хотела вцепиться ему в пальто, удержать, но было поздно.

Громко рыдая, я стояла одна на мосту, и мне было наплевать, что меня могут видеть все, кому вздумается; в голове моей стучала единственная мысль: он только что назвал меня «девочкой». Впервые он назвал меня этим ласковым словом и ушел навсегда.

Не помню, сколько времени стояла я в каком-то оцепенении. Еще ни разу в жизни меня никто не бросал; я просто не знала, что теперь делать. Я никак не могла осмыслить случившееся; невозможно было поверить, что Пит поставил на мне крест. А как хорошо, как замечательно начинался этот день! Кто мог подумать, что он завершится таким образом? Наконец я немного пришла в себя и медленно (тесные туфли натерли ноги) побрела домой. Что делать дальше, я не имела никакого понятия.

Видимо, у меня был такой вид, что на Кентиш-Таун-роуд за мной увязался какой-то пьяный бродяга.

— Эй, красотка, ты кто, шлюха? — прокричал он мне. — Сколько берешь? Может, перепихнемся?

Он вынул из грязных штанов свою отвратительную штуку и помахал ею мне. Спотыкаясь, я побежала, бормоча в промежутках между судорожными всхлипываниями: «Я хочу умереть. Я хочу умереть. Я хочу умереть». Мне казалось, я смотрю какой-то спектакль, где сама же исполняю роль отвергнутой любовницы, сердце которой разбито вдребезги. С отвращением к себе самой я сознавала, что где-то в глубине души созерцание собственных страданий доставляет мне странное наслаждение.

Когда я, наконец, дотащилась до дому, Бекки уже ушла; у нее была вечерняя смена. Я легла на кровать и включила диск, который не слушала лет сто. Вот что поможет мне разобраться в своих чувствах: моя подростковая страсть — «Не беда» группы «Нирвана». Но едва слова Курта Кобейна проникли в мое сознание, я разрыдалась еще сильнее: ведь я его так обожала тогда, и он тоже ушел, ушел из жизни навсегда. Я чувствовала себя так, словно попала в некий восхитительный оазис страданий в пустыне моей во всех отношениях прекрасной жизни.

Вот так, лежа на пуховом одеяле, я томно упивалась собственными переживаниями, и соленые слезы катились из глаз. Но тем временем в голове моей звучали два назойливых голоса, мешая мощному потоку отчаяния окончательно увлечь меня в бездну. Один из них твердил громко и не переставая: «Да брось, Лора, не переживай, ведь ты теперь кто? Ты теперь без пяти минут телезвезда, да и расстраиваться, собственно, не о чем!». Второй же едва различимым шепотом вторил: «Ты что и вправду переживаешь? Господи, было бы из-за кого! Ну какая он тебе пара?». Второй голос особенно раздражал меня. Ведь мне давно было ясно, что чувство мое к Питу зависит от того, как он одевается, что говорит, какую музыку слушает, а помимо этого еще и от того, сколько я выпила. Что касается музыки, вкусы наши были абсолютно различны. Не существовало такой песни, которая нравилась бы нам обоим. Ну конечно, он думал, что все мои друзья — люди неглубокие, а я считала его друзей высокомерными снобами. Но значит ли это, что наши отношения были обречены с самого начала?

Ну и что из того, что он стыдился меня? Когда мы собирались в гости к его высоколобым и чванливым друзьям, жившим в просторных, богатых домах, я нередко замечала, с каким ужасом Пит наблюдал, что я на себя примеряю. Но ведь в жизни одежда — не самое главное?

Я всегда морщилась, когда они принимались обсуждать передачи об алкоголизме в Шотландии, тяжелой жизни рабочего класса или качестве образования в государственных школах. Мое мнение обо всем этом их абсолютно не интересовало. Еще бы, ведь они были куда более образованы (они же все учились в платных заведениях) и потому считали, что со мной говорить не о чем. Им было совершенно наплевать на мой личный опыт. Им вполне хватало тех знаний, которые они вычитали в своих умных книжках и журналах. Зачем им знать реальные факты, которые могут нарушить стройность беседы. Раз у меня большие сиськи и шотландский акцент, значит, я безмозглая дура. А я со своей стороны считала их воплощением напыщенной спеси и ненавидела всей душой. Но означает ли это, что я должна платить той же монетой и Питу?

Когда я ушла из подросткового журнала и стала работать в «Глице», Арабелла, старинная приятельница Пита, вечно ходившая с растрепанной копной грязных волос на голове и в каких-то бесформенных платьях с идиотскими кружавчиками — таких платьев не сыщешь ни в одном магазине — как-то странно оживилась и ехидно спросила: «Ага, значит, ты теперь будешь и одеваться как взрослый человек?». Пит так хохотал, что чуть спаржей не подавился. Да, наверно, я должна ненавидеть Пита. «Ненавидь Пита. Ненавидь Пита», — нашептывал мне голосок в мозгу.

Наконец я пришла в себя, немного успокоилась, и мои голоса притихли. Я глубоко вздохнула и закурила, глядя, как дым клубами поднимается к потрескавшемуся потолку и расходится по комнате. Что ж, пора звонить Фионе — я всегда звоню ей, когда у меня неприятности.