Хрущев обычно выступал за то, чтобы предоставлять республиканским властям бо́льшую свободу действий. С тех пор как он сам был первым секретарем республиканского ЦК, Хрущев помнил, как раздражают нескончаемые указания чиновников московских министерств, не имеющих представления о ситуации на местах, и считал, что партийным секретарям в регионах необходимо в определенных рамках позволить поступать по своему разумению. В 1957 г. Хрущев продавил план, подразумевавший упразднение центральных министерств, занимавшихся вопросами промышленности, и замену их региональными советами народного хозяйства (совнархозами), – шаг, дополнительной пользой от которого стало ослабление чиновников центрального аппарата (которые не являлись частью политической базы Хрущева) и укрепление власти секретарей партии на местах (которые ею как раз были). Эта реформа оттоптала немало бюрократических мозолей, и внедрение ее шло тяжело, но в 1962 г. Хрущев пошел еще дальше и решил разделить каждый республиканский и областной комитет партии на две части, ответственные соответственно за промышленность и сельское хозяйство, причем у каждой должен был быть свой первый секретарь. Тут он наконец встал поперек горла своей собственной группе поддержки. Треть региональных комитетов партии так и не озаботилась разделением, а всю программу, которую сочли еще одним из примеров хрущевского «волюнтаризма», списали в утиль сразу после его отставки.
Падение Хрущева
Даже Микоян, который обычно становился на сторону Хрущева, и тот считал, что Хрущев «зазнался», одержав верх над антипартийной группой, и «решил, что может ни с кем не считаться, что все будут только поддакивать». В действительности же существовало политбюро, считаться с которым он был обязан, не говоря уже о чем-то вроде общественного мнения. Коллеги по политбюро морщились, когда на встречах с интеллигенцией, задуманных как реверанс «гражданскому обществу», Хрущев терял самообладание, называл современное искусство «дерьмом», обзывал скульптора Эрнста Неизвестного «педерастом» и прилюдно переругивался с Евтушенко. В разговорах простого люда, за которыми следили спецслужбы, сквозило все больше неуважения: Хрущев стал мишенью беспрецедентного числа анекдотов и уничижительных эпитетов; его называли кукурузником, клоуном, жуликом, самозванцем, царем Никитой и даже троцкистом.
Хрущев на выставке художников-авангардистов в московском Манеже (1962)[30]
Два события стали последними гвоздями в крышку его политического гроба. Летом 1962 г. в Новочеркасске на юге России забастовали рабочие, недовольные увеличением норм выработки, которое совпало с возмутившим народ повышением цен на мясо и масло. В другой стране и в другую эпоху подобное происшествие могло бы пройти незамеченным, но в СССР не бывало забастовок и беспорядков (тбилисские события 1956 г. стали редким исключением), поэтому случившееся произвело эффект разорвавшейся бомбы, а местное руководство справилось с ситуацией из рук вон плохо. По демонстрантам у здания Новочеркасского горкома партии открыли огонь, убив не менее 24 человек.
Но куда хуже было то, что в октябре 1962 г. произошло на международной арене: грянул Карибский кризис. Опасаясь агрессии со стороны США, просоветское правительство Кубы во главе с Фиделем Кастро попросило у Москвы военной помощи, и Хрущев тайно отправил на Кубу несколько межконтинентальных ядерных ракет из того небольшого арсенала, что имелся у СССР. Он не собирался начинать войну, но хотел удержать американцев от военного вмешательства, а заодно и показать им, как воспринимаются со стороны их собственные действия:
Они окружили нас военными базами и держат под возможностью ударов нашу страну [имеются в виду ракеты, размещенные США в Турции. –
Президента США Кеннеди не удалось взять на испуг, и он пригрозил СССР ядерной войной, если Хрущев не отступит и не уберет ракеты; по итогам напряженного противостояния Хрущев на это согласился. С точки зрения шокированной мировой общественности все выглядело так, будто столкновение сверхдержав поставило мир на грань катастрофы. Члены хрущевского политбюро восприняли это так же, а еще испытали унижение из-за того, что первым моргнул именно Советский Союз, и гнев, что Хрущев вообще втянул страну в такие неприятности.