Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Но, как я и говорил, помимо любых подобных взаимных обвинений, есть куда более важные глубинные различия в том, что стороны понимают под варварством. Когда германский император жалуется, что мы запятнали себя союзом с варварской и наполовину азиатской державой, он вовсе не собирается (уверяю вас) лить слезы на могиле Костюшко. Когда я говорю (и делаю это от всего сердца), что германский император является варваром, я не просто высказываю свои предубеждения, которые имею относительно осквернения церквей или детей. И мои соотечественники и я имеют в виду совершенно конкретную и ясную вещь, когда называют пруссаков варварами. Она сильно отличается от того, что мы можем предъявить русским – ее просто невозможно представить их свойством. И очень важно, чтобы нейтральные страны поняли, что мы имеем в виду.

Когда немец называет русского варваром, он имеет в виду, что русский недостаточно цивилизован. Есть определенный путь, по которому западные нации шествуют в настоящее время, и Россия действительно продвинулась по нему не так далеко, как другие; у нее действительно не достает того, что мы считаем современной системой науки, торговли, техники, путешествий или политического устройства. Русский пашет старым плугом, он носит густую бороду, он обожает реликвии, его жизнь груба и тяжела, как у подданных Альфреда Великого.

Поэтому он – в германском смысле – варвар. Бедняги вроде Горького и Достоевского вынуждены в этих декорациях нести какую-то отсебятину, вместо того чтобы использовать развернутые цитаты из Шиллера или делать предписанные паузы для восхваления Всевышнего за лучшие виды Гессе-Пумперникеля[7]. Русские, у которых нет ничего, кроме их веры, их полей, их огромной отваги и их самоуправляющихся общин, действительно отрезаны от всего, что (на модных улицах Франкфурта) называется Правдой, Красотой и Добром. Вот истинный смысл наименования отсталости варварской; если сравнивать с Кайзерштрассе, то оно справедливо по отношению к России.

Но мы, французы и англичане, имеем в виду совершенно другое, когда называем пруссаков варварами.

Даже если их города возвышаются над их самолетами, даже если их поезда быстрее их пуль, мы все равно будем называть их варварами. Мы должны точно знать, что мы имеем в виду под этим словом, и мы должны знать, почему оно верно. Под ним мы понимаем не то, что по какой-то причине недостаточно цивилизованно. Мы имеем в виду нечто, враждебное цивилизации по своей конструкции. Мы имеем в виду нечто, желающее войны с принципами, которые сделали возможным существование человеческого общества.

Естественно, надо быть частично цивилизованным, чтобы уничтожать цивилизацию. Такие развалины после себя не смогли бы оставить дикари – они для этого недостаточно развиты. Гуннов не было бы без лошадей, а всадников без умения на них скакать. Датских пиратов не было бы без кораблей, а кораблей без корабельного ремесла. Человек, которого я назвал бы «варваром-плюс», должен быть куда современнее, чем тот, кого я назвал бы «варваром-минус». Аларих был офицером римского легиона, но именно он уничтожил Рим. Напрасно предполагать, что эскимос смог бы сделать это столь же умело. Ведь варварство (в нашем понимании) заключается не в средствах, а в целях. Мы видим, что эти лощеные варвары имеют абсолютно серьезную цель – разрушение определенных идей, которые, как они считают, мир перерос, но без которых, как мы считаем, мир погибнет.

Эту опасную особенность пруссака, или «варвара-плюс», надо искоренить. По его мнению, он носитель новой идеи, и он собирается применить ее к каждому. На самом деле это лишь ошибочное обобщение, но он действительно пытается сделать его всеобщим. К «варварам-минус» оно не относится; не относится к русским и сербам, даже если они и варвары.

Если русский крестьянин бьет свою жену, он делает это потому, что так делал его отец; похоже, что с течением времени он бьет ее реже, а не чаще. Он не думает, как пруссак на его месте, что сделал открытие в физиологии – оказывается, женщина слабее мужчины.

Если серб вместо переговоров кидается с ножом на своего врага, он делает это потому, что другие сербы поступали так же. Он принимает эстафету со смирением, но не считает ее прогрессом. Он не думает, как пруссак, что основал новую хорологическую школу, когда сделал фальстарт. Он не думает, что он опережает мир по милитаризму, хотя на самом деле отстает от него по морали.

Нет, опасность исходит от пруссаков потому, что они собрались драться за старую ложь, считая ее новой правдой. Они что-то слышали о мелких упрощениях, но не могут представить себе, что мы тоже о них слышали. И, как я писал, их ограниченное, но очень искреннее безумие связано с желанием разрушить две идеи, лежащие в основе разумного общества. Первая – идея письменного обещания, вторая -идея взаимовыручки.