Краткая история Франции

О вернувшихся Бурбонах говорили, что они ничему не научились и ничего не забыли. В отношении многих это было в значительной степени справедливо, но никак не распространялось на короля Людовика XVIII. Он, несомненно, проголосовал бы за абсолютную монархию, если бы получил такую возможность (при ancien régime он имел в доме 390 слуг), но двадцать три года изгнания, сначала на территории исторических Нидерландов, потом в Кобленце, Вероне, Бланкенбурге в Брауншвейгском герцогстве (там он занимал три комнаты над магазином), Варшаве, Швеции и Хартвелле в графстве Бакингемшир, научили его, что прежняя жизнь уже невозможна. Первое возвращение Людовика в постимперскую Францию драматично прервали Сто дней, второе стало своеобразным триумфом. В Кале его встречала восторженная толпа (куда по непостижимой причине входила и группа девственниц в белом), после чего он сел в карету, и на благодарственный молебен в кафедральном соборе его повезли не лошади, а местные жители[155].

При первом возвращении, приехав в Камбре 26 июня 1815 г., Людовик выпустил декларацию с обещанием, что все, кто служил Наполеону во время Ста дней, «кроме подстрекателей», не будут подвергаться преследованиям. Через три дня к герцогу Веллингтону, в то время послу Великобритании в Париже, пришла делегация, предлагавшая посадить на французский трон иностранного принца, но он быстро выпроводил посетителей. «Людовик XVIII, – утверждал он, – наилучший вариант для сохранения целостности Франции». И когда 8 июля король въехал в столицу, его опять ждал горячий прием, настолько активный, что герцог раздраженно жаловался, что бесконечные приветствия не позволили ему услышать ни слова из речи его величества. Возвратившись во второй раз, Людовик настроился соблюдать Хартию 1814 г., но передал значительную часть своих обязанностей Совету. Его желания ограничивались славным спокойным правлением с регулярными поставками достаточного количества еды и питья при неограниченных возможностях обмениваться непристойными историями со своими друзьями. Чтобы обеспечить себе такую жизнь, он с полной готовностью принял конституцию (пусть и отменил трехцветную кокарду) и радостно назначил премьер-министром Талейрана, который так блестяще отстаивал интересы побежденной Франции на Венском конгрессе.

Вот если бы такими же были родственники и друзья Людовика! Увы, они были совсем другими. Прожив в безвестности четверть века, они просто жаждали отмщения. Талейрана сменил герцог де Ришельё, которого приняла королевская семья, несмотря на тот факт, что прежде он управлял Крымом у своего близкого друга русского царя. Младший брат короля герцог д’Артуа окружил себя собственным фанатичным двором. Два его сына, герцоги Ангулемский и Беррийский, с утра до вечера говорили об измене. Герцог Беррийский особенно страстно мечтал о мести наполеоновским маршалам. «Поохотимся на маршалов», – повторял он[156]. Многие друзья короля были бы рады возвращению террора, при котором виселицы ancien régime заменят гильотины Конвента. И многочисленные казни последовали. «Если бы эти господа получили полную свободу, – заметил король, – то казнили бы и меня». Волна насилия особенно захлестнула юг, где произошло по меньшей мере три сотни случаев линчевания, а в Марселе полк наполеоновских мамлюков, который готовился к возвращению в Египет, убили в казармах. В январе 1816 г. всем членам семьи Бонапарт запретили въезжать во Францию и иметь собственность в стране.

Ситуацию усугубляла позиция союзников. Подписанный в ноябре 1815 г. Парижский договор требовал от Франции возвращения к границам 1790 г., то есть отказа от ценных территорий на севере и востоке. К тому же оккупационная армия должна была оставаться в стране в течение минимум трех, а возможно, и пяти лет и получать от Франции содержание около 150 миллионов франков в год. Французы воспринимали это соглашение примерно так же, как столетие спустя побежденные в 1919 г. немцы будут воспринимать Версальский договор. «После всего, на что я согласился, – заметил герцог де Ришельё, подписав документ, – я заслуживаю эшафота».