Краткая история Лондона

Место в Лондоне для новоприбывших, во всяком случае, нашлось. Главным препятствием на пути миграции в большинстве европейских городов были ужасные условия жизни в них. Лондонский Сити в этом смысле не был исключением. В одном из домишек в округе Даугейт жили, как оказалось, одиннадцать семейных пар и пятнадцать холостяков. В другом доме на Силвер-стрит в десяти комнатах ютилось десять семей, большинство из которых еще брали жильцов на постой. Канализации не было нигде, всевозможные отбросы просто вываливали на улицу в надежде на то, что сборщики нечистот их уберут. Но в Лондоне, в отличие от других городов, те, у кого были деньги, могли поселиться от всего этого подальше, на севере и западе. К тому же на западе сияло зарево королевского величия, средоточие придворной жизни с ее искушениями. А вслед за деньгами переселялись и те, кто от этих денег кормился.

Город меняется к лучшему

В 1615 году Яков назначил молодого валлийца по имени Иниго Джонс инспектором королевских работ. Джонс успел попутешествовать по Италии, где проникся не эксцентрикой маньеризма и барокко, а, напротив, идеалами античной архитектуры, возврат к которым проповедовали Серлио и Палладио[28]. Августейший покровитель отказался от елизаветинского Ренессанса и благосклонно принял итальянское палладианство. В этом стиле были построены два здания: Куинс-хаус в Гринвиче (1616) для жены Якова Анны Датской и новый Банкетный зал дворца Уайтхолл (строительство завершено в 1619 году). Как ни удивительно, оба этих здания сохранились, хотя о том, что для своего времени они были революционными, догадаться сложно: ведь большинство окружающих зданий строились позже по их образцу – в том же классическом стиле.

Эксперименты Якова в мире мужской моды были еще более смелыми. Щеголи при дворе Стюартов стремились затмить друг друга; их экстравагантные костюмы запечатлены на портретах работы Уильяма Ларкина и Даниеля Мейтенса. Сенсационные портреты придворных в полный рост работы Ларкина, ныне выставленные во дворце Кенвуд-хаус, могли бы сделать честь журналу Vogue, выходи он во времена Якова. Расточительность была непомерной. За пять лет король, как сообщалось, приобрел 180 костюмов и 2000 пар перчаток. Чтобы покрасоваться во всем этом, он открыл для публики Гайд-парк, ставший местом прогулок короля и придворных.

Хотя Яков делал все возможное, чтобы жизнь в Лондоне стала как можно завлекательнее, вскоре в нем возобладало елизаветинское желание умерить масштабы празднества. По оценкам, в это время сто пэров (две трети от общего числа) большую часть года проводили «в городе», и Яков предостерегал от «сонмищ дворян, которые по настоянию жен, стремясь выставить своих дочерей напоказ и разодеть их по моде… пренебрегли сельским хлебосольством». Они «обременяют город и причиняют всеобщее неудобство». По подсчетам, ради одного-единственного заседания парламента (обычно посвященного очередному выделению средств на королевские расходы) в Вестминстер съезжалось 1800 человек. Он стал пригородом, состоявшим из одних гостиниц.

Король был твердо убежден, что «наш город Лондон стал едва ли не самым большим в христианском мире, а потому давно назрела необходимость прекратить всякое новое строительство». По указу 1625 года об ограничении роста города новые дома, самовольно построенные на расстоянии до пяти миль (ок. 8 км) от ворот Сити, подлежали сносу, а их строители заключались в тюрьму. Срок давности по этому указу мог составлять до семи лет после окончания стройки. Материалы же следовало продать, а выручку употребить в пользу бедных. Кроме того, бездомным разрешалось селиться в любом доме, пустовавшем в течение пяти лет, – эту политику, благодаря которой одним выстрелом удалось убить двух зайцев, не грех бы возродить и сегодня. Попечительство короля распространялось и на общественное благоустройство. Смитфилдский рынок был вымощен камнем, а на пустыре Мурфилдс разбили сады. Строились водопроводы и фонтаны, восстанавливались больницы. Что касается какого бы то ни было нового строительства, оно должно было «окончательно и бесповоротно» прекратиться. О том, чтобы обуздать расточительность двора, не было упомянуто ни словом.

Мешало этим мерам то, что Яков все глубже погружался в долги. Вскоре он пристрастился к тем же самым «субсидиям», которые подорвали политику Елизаветы, обычная плата за лицензию на строительство теперь называлась штрафом. И очередь из землевладельцев, готовых эти штрафы платить, становилась все длиннее – в основном это были новые хозяева церковной собственности, получившие ее после упразднения монастырей. Они с лихвой окупали штрафы за счет провинциалов, прибывавших ко двору, и богатых жителей Лондона, желавших избежать (говоря словами современника, экономиста и врача Уильяма Петти[29])«копоти, пара и зловоний, выделяемых всем скопищем домов восточной его части»[30] (то есть Сити).