Краткая история Лондона

В 1642 году впервые с незапамятных времен лондонцы готовились к осаде. Королевская армия, по слухам, шла маршем к столице, и оставшийся неизвестным современник писал, что «каждый день лондонцы выходили с заступами и знаменами – портные и лодочники бок о бок с джентльменами-виноделами и стряпчими… от леди до продавщицы устриц – все трудились землекопами, роя рвы». За несколько недель вокруг города было сооружено восемнадцать миль (ок. 29 км) земляных валов и рвов, вдоль которых было разбросано двадцать три форта. Валы шли на север вокруг Сити – от Тауэра через Холборн и по современной Оксфорд-стрит, а затем вниз через нынешние площадь Гайд-парк-корнер и вокзал Виктория к Вестминстерскому аббатству. Память об одном из фортов, названном Оливерс-маунт (Oliver’s Mount) в честь Оливера Кромвеля, осталась в имени улицы Маунт-стрит в районе Мэйфэр.

Гражданская война велась отчаянно и зачастую беспорядочно. Поначалу лондонская полиция («обученные отряды», набранные в городских округах) составила ядро парламентской армии. В 1643 году, после битвы при Ньюбери, не принесшей успеха ни одной из сторон, войска Сити вернулись домой, где им оказали торжественный прием у ворот Темпла на Флит-стрит мэр и олдермены, которые «приняли нас радостно, и многие тысячи приветствовали наше возвращение домой и благословляли Бога за… избавление наше от ярости и надменности наших противников». Однако к концу 1643 года, когда роялисты уже не угрожали Лондону, солдаты Сити стали ненадежными и склонными к дезертирству. Лондон был настолько настроен против войны, что парламенту пришлось положиться на квазипрофессиональную «армию нового образца», набранную Оливером Кромвелем в основном в Восточной Англии. К 1647 году отдельные голоса в Сити уже призывали к возвращению короля, и только прибытие армии Кромвеля сделало подобное развитие событий невозможным.

По правде говоря, Лондон, как всегда, был настроен двояко. По своим симпатиям он был в основном пуританским и враждебным большинству институтов англиканской церкви, в частности епископам. Для парламентария Джона Мильтона Лондон был «городом-убежищем и жилищем свободы, обведенным крепкой стеной Его [Бога] защиты». Некоторые гильдии даже поддерживали левеллеров, чьи требования религиозной терпимости и всеобщего избирательного права предвосхищали революции XIX века. Лидер левеллеров Джон Лилберн сам был лондонцем. Но, хотя все четыре члена парламента от Сити были пуританами, мирные настроения глубоко укоренились, и город как мог пытался склонить парламент к мирным переговорам. Ближе к окончанию войны, в 1648 году, Лондон подал в парламент петицию об освобождении взятого в плен короля, поддержанную олдерменами, мечтавшими о мире и возвращении к торговле.

Взлет и падение республики

В эту эпоху континентальная Европа проходила через травматический опыт, не имевший себе равных со времен Черной смерти. Уже около века, с возникновения лютеранства, на континенте (в основном в немецкоговорящих регионах) то тлел, то затухал религиозный конфликт, который в 1618 году наконец вспыхнул Тридцатилетней войной. Многие города и деревни Северной Европы вернулись к средневековым условиям существования. К 1648 году опустошенный континент возлагал надежды на Вестфальский мир, суливший новую эру толерантности по всей Европе. По сравнению с европейской войной гражданская война в Англии носила более скромный характер и была, по существу, политической, а не религиозной. Лондон желал теперь только одного: разрешения конфликта короля и парламента без дальнейшего кровопролития.

Но этого не произошло. В 1649 году Высокий суд парламента признал Карла I виновным в измене и осудил его на казнь. Кромвель боялся обструкции и даже бунтов в случае, если бы он попытался конвоировать короля через Сити на эшафот Тауэр-хилла, и поэтому соорудил временный эшафот перед Банкетным залом Уайтхолла. Казнь короля не вызвала веселья в народе. Один зритель из Оксфордского университета писал: «Я увидел, как был нанесен удар… и хорошо помню, что в это мгновение тысячи людей испустили стон, подобного которому я не слышал прежде и желал бы вовеки не услышать впредь». Самому Кромвелю оставалось только оправдываться «жестокой необходимостью».