Краткая история пьянства от каменного века до наших дней

Все равно для нас это странно, и вы наверняка задаетесь вопросом: «А если кто-нибудь забеременеет?» И такое случалось. Зачатие в пьяной праздничной свалке от абсолютно незнакомого человека было вполне в порядке вещей. Дети, зачатые в подобных обстоятельствах, пользовались почетом и, вырастая, не только с легкостью пополняли ряды жрецов, но и хвалились своим происхождением. Некий обладатель удобопроизносимого имени Кенхикхопшеф воздвиг себе памятник (и это для египтян тоже в порядке вещей), надпись на котором гласила:

Я был зачат на храмовом дворе, у врат близ Дейр-эль-Бахри, ведущих к усыпальнице Мен сет. Я вкушал жертвенный хлеб священников-чтецов рядом с великими духами акху. Я бродил по Долине цариц. Я провел ночь на переднем дворе. Я испил храмовой воды, и в переднем дворе [храма] Менет мне было явлено видение сияющей.

Кроме того, в завещании мать поставила Кенхикхопшефа выше остальных детей, так что и ее обстоятельства зачатия явно не смущали. Может, она даже сохранила о них теплые воспоминания.

Гораздо более насущный вопрос — как во время оргий египтянам удавалось сочетать секс со рвотой. Рвоты было много, поскольку она почему-то считалась неотъемлемой частью таинства[14]. Для обладателей луженых желудков, способных удержать все выпитое, не выворачиваясь наизнанку, в пиво подмешивали травы, обладающие рвотным действием. Чтобы уж наверняка. А жаль, ведь в начале вечера все так приятно пахли.

Наконец поклонники Хатхор делали то, что сделает любой, напившись в хлам, протошнившись и накувыркавшись со всеми подряд. Они забывались сном. К рассвету Зал опьянения оглашался храпом лежащих вповалку участников празднества — тогда-то и совершалось волшебство.

До отключки напивались не все. Часть — как виночерпий в одной из вышеописанных сцен — обслуживали собравшихся и помогали при необходимости. И вот теперь, в тишине, они приступали к своей финальной задаче. В отдельном святилище в боковой части храма ждала своего часа величественная статуя Хатхор. Прислужники открывали двери и каким-то образом (каким — история умалчивает) вытаскивали статую в Зал опьянения. Разместив ее в самом центре и дождавшись, когда колоннаду пронзят первые рассветные лучи, они принимались бить в барабаны. Шум барабанов, бубнов и систров должен был разбудить пьяных до того, как они проспятся.

Любой, кого когда-нибудь грубо выдергивали из пьяного сна, наверняка помнит, какое смятение испытал. Где я? Кто я? Что я? А если в довершение ко всему над тобой громоздится озаренная рассветным солнцем богиня…

Именно к этому моменту, к этому мистическому откровению, все и вело, потому что в измененном состоянии сознания человек воспринимает богиню совсем не так, как трезвым будним вечером.

Напившись допьяна, они узрят богиню
Сквозь сосуд. Пейте воистину. Ешьте воистину.
Пейте, ешьте, пойте, Напивайтесь!

В этот миг идеального единения богиня могла исполнить любое желание, любую просьбу — хотя, подозреваю, у многих напрочь вышибало из памяти, о чем они собирались просить.

Нам все это чуждо. На Западе нет традиции религиозного опьянения. Однако она существовала на протяжении всей истории, в разных частях света. От Мексики до тихоокеанских островов и Древнего Китая практиковался или до сих пор практикуется хмельной мистицизм, поиски бога на дне сосуда с вином. Если бы мне после пары бокалов вдруг явились духи предков, я лично очень удивился бы — мягко говоря (предки, подозреваю, демонстрировали бы угрюмое смирение). Так что современному бармену эту грань опьянения постичь, пожалуй, сложнее всего.

Наверное, здесь лучше будет привести целиком цитату из Уильяма Джеймса, великого американского психолога, философа и брата Генри Джеймса. В своем анализе религиозного мистицизма он достаточно обстоятельно разбирает важную роль опьянения, о которой мы, глупые миряне, успели забыть, но с посторонней помощью вспомним:

Власть алкоголя над людьми, без сомнения, объясняется его способностью возбуждать к деятельности мистические свойства человеческой природы, обыкновенно подавляемые холодом и сухостью повседневной рассудочной жизни. Трезвый рассудок суживает, анализирует, говорит «нет!»; опьянение расширяет, синтезирует, говорит «да!». Оно поистине великий возбудитель чувств, говорящих «да». Оно переносит нас от холодной периферии вещей к их пылающему центру и на мгновение сливает сознание с самой истиной. Поэтому нельзя утверждать, что люди предаются опьянению только по слабости и порочности. Для бедных и лишенных образования людей опьянение заменяет собою симфонические концерты и литературу. Одну из трагических тайн жизни представляет то обстоятельство, что проблески высшей жизни, вызванные таким образом, оплачиваются столь низменными проявлениями, неизбежно связанными с состоянием опьянения. Тем не менее последнее представляет собою часть мистического сознания, и его нельзя упускать из виду, если мы хотим составить ясное представление о целом[15].