Краткая история: Реформация

Поэтому убедительно наблюдение Александры Уолшем, что линейная модель расколдовывания, предложенная в работе Вебера, могла бы быть лучше представлена в виде последовательности циклов десакрализации и повторной сакрализации[421]. Такие циклы подпитывались все более сложными и разнообразными дискуссиями о сверхъестественном, которые проходили как в печати, так и в пасторской среде. Порой это могли быть простые столкновения между евангелическим оптимизмом и потребностями и убеждениями верующих, но положение сверхъестественного в реформационной Европе было более высоким, чем предполагает модель Вебера. Священный мир не был разрушен так же легко, как уничтожались скульптуры, иконы и реликвии традиционной религии, потому что возможность сверхъестественного вмешиваться в светский мир оставалась неотъемлемой частью послереформационной религиозной культуры. Как показала А. Уолшем, провиденциализм был не только частью основных евангелистских догматов, но и частью набора утверждений, которые принимали почти все верующие. Оппозиция материальным, чудесным и магическим аспектам традиционной набожности не лишала священный мир ее морального и теологического смысла. Отношения между Реформацией и «суевериями» прошлого, которые она пыталась уничтожить, были приспособительными и синкретическими, и о грядущем Божьем суде продолжали свидетельствовать различные знамения; таким образом, нужды настоящего вплетались в систему взглядов прошлого. Преобразование было возможно, но не быстрое и не однонаправленное. Если новое восприятие строилось на традиционных основаниях, эти основания, вполне вероятно, могли передаваться с привнесенными в них ценностями. В лютеранской «Аугсбургской книге чудес» чудеса и письменные записи о таких событиях служили свидетельством постоянного присутствия и вмешательства Бога в природный мир, божественном суде и греховности человечества. Корнями эта книга чудес уходит в XV век, но непрерывное существование знаковой вселенной, в которой странные события передавали божественное послание человечеству, превратило этот жанр в оружие евангелической пропаганды. Лютеранские чудеса не сходны с католическими, и «Аугсбургская книга чудес» не была тождественна средневековым и ранним современным сборникам чудес, которые документировали заступничество святых мощей и святых мест. Но собрание провидений в «Аугсбургской книге чудес» и их эволюция служит примером той роли, которую традиционные формы и новые обстоятельства играли в формировании представлений и трактовок сверхъестественного[422]. Религия, магия и сверхъестественное были в глазах наблюдателя в послереформационной Европе такими же, какими они были в предшествующие столетия, и сама содержательность этих терминов не только подпитывала богословские споры и противоречивые мнения проповедников, но и накладывала ограничения на искоренение суеверий и «колдовства»[423].

Заключение

Прошлое нельзя изменить, но с течением времени можно изменить наши воспоминания о прошлом и отношение к этим воспоминаниям. Память о прошлом делает его настоящим. Само прошлое не подлежит изменению, но можно изменить присутствие прошлого в настоящем. С точки зрения 2017 года дело не в том, чтобы рассказать другую историю, а в том, чтобы рассказать эту историю иначе.

От конфликта к общению[424]

: Лютеранско-католическое совместное празднование годовщины Реформации в 2017 г.

Какой была протестантская Реформация? Оглядываясь на празднование пятисотлетней годовщины события в 2017 г., мы спрашиваем: что именно отмечалось и что это говорит нам о знаке, оставленном Реформацией в европейской истории? С точки зрения науки с ее нарастающим скепсисом в отношении «великих повествований» о прошлом и теории «великих исторических личностей» и с нарастающей чувствительностью к ярлыкам и самосознанию сама мысль о праздновании пятисотлетнего юбилея Реформации должна, по крайней мере, приводить в замешательство. Отношения между памятью и празднованием годовщин являются сложными в любых обстоятельствах. Решение отпраздновать годовщину и форма этого отмечания придают юбилею современный смысл и наполняют его той значимостью, которая способна проникнуть в воспоминания о прошлом. Наши предпочтения, конечно, могут исказить приоритеты прошлого. Когда отмечаемое событие замысловатым образом связано с таким личным соображением, как вера, становится все сложнее распутать отношения между прошлым и настоящим, историей и памятью[425].