Краткая история смерти

Утром он протискивался мимо брошенной машины, когда к нему снова пристал чертов попрошайка, тот самый, от которого Линделл никак не мог отделаться, и тут же принялся привычно клянчить в духе «старик-а-не-поделишься-ли-четвертаком».

— Есть мелочь? Эй, не упрямься, мужик. Я вижу, ты человек при деньгах. Конечно, у тебя есть мелочь, так почему бы не отдать ее нуждающемуся?

И так далее, и так далее.

Как обычно, нищий возник из ниоткуда; когда он понял, что Линделл не намерен отвечать, то начал орать и размахивать руками.

— В чем дело, мужик? Ты для меня слишком хорош, да? Посмотри хоть раз мне в глаза, блин! Мистер Большая-шишка-с-кожаным-портфелем-и-стрижкой-за-сто-баксов!

Он пошел вслед за Линделлом через дорогу, и оба скользили на льду как два идиота, а когда достигли канавы на противоположной стороне, где скопился грязный снег, нищий споткнулся, повалился на Линделла и схватил его за рукав. Тот сердито высвободился.

— Понял, — сказал нищий. — Понял.

Он в притворном раскаянии вскинул руки. На нем были черные перчатки без пальцев — универсальный признак городской бедноты. Неужели кто-то верит, что попрошайкам нечем защитить пальцы от холода? Неужели именно это они и пытаются внушить?

— Слушай, мужик, прости. Я просто пытался тебя немного раскачать, — продолжал нищий. — Сам знаешь, как бывает. Но ты же понимаешь, что я твой друг, правда, старина? Друзья познаются в беде, или как там. Так, может, поищешь в кармане и что-нибудь мне дашь? Ей-богу, у тебя наверняка есть мелочь, которой не жалко поделиться со старым другом.

Линделл понял, что обычная тактика — изобрести удобный предлог (например, притвориться, что он заметил вдалеке знакомого или что у него вдруг зазвонил телефон) и целеустремленно зашагать прочь — на сей раз не сработает. Впрочем, он продолжал идти дальше, переставляя ноги одну за другой в замерзшем снегу.

— Слушай, — огрызнулся он, — ты от меня ни цента не получишь, поэтому отвали, блин!

Побирушка немедленно отошел, сдавленно рассмеявшись.

— Да, сэр, ваша светлость, — сказал он. — Сию секунду, ваше величество, которое сидит на священном золотом, мать его, троне… — Он отсалютовал.

Линделл оборачивался, пока не убедился, что нищий осматривается в поисках следующей жертвы. Иногда ему казалось, что в нем есть какая-то черта, привлекающая подобных людей с любого расстояния. Знаете, как некоторые дикие животные прочесывают целые мили в поисках самого чистого местечка, чтобы опорожнить кишечник? Ну вот Линделл и был чистым местечком, а нищие — дикими животными. В этом ощущалось нечто сверхъестественное. На каждой станции, в каждом торговом центре за ним неизменно плелся целый хвост религиозных фанатиков, сверкая лысыми головами и развевая оранжевыми одеяниями. Всякие придурки и мошенники, наркоманы и шизофреники тут же заходили на цель, куда бы он ни направился. Даже здесь, в городе, Линделл, казалось, не мог укрыться от них, будь то нищий с клочковатой бородой и жалобами на трудную жизнь или помешанный на птицах псих с плакатом о пришествии Христа.

Линделл заглянул в кофейню, чтобы выпить эспрессо. Была суббота, ну или день, который все решили считать субботой, и он знал, что офисы «Кока-колы» по большей части пусты. Ни один секретарь не ждал его, чтобы передать сообщения, сотрудники маркетингового отдела не собирались на утреннее совещание. Линделл пил свой кофе за высокой стойкой, глядя на тротуар, переулок и засыпанную снегом баскетбольную площадку с двумя металлическими кольцами, на которых висели ледяные канделябры вместо сеток. «От первого же мяча лед рассыплется на тысячу кинжалов», — подумал Линделл. Хрусть, бум — и на следующий день на площадке будет меньше игроков.

Покончив с кофе, он зашагал к зданию в дальнем конце Эрендира-стрит, отпер служебный вход и вновь закрыл за собой дверь. В вестибюле было темно и тихо, здесь царило странное театральное — или пещерное — ощущение необычайного простора, как всегда бывает в офисных зданиях в выходные. Линделл поднялся на лифте на седьмой этаж. Документ, который он искал, лежал в верхнем ящике стола. Он уже не первую неделю думал, что лучше бы не оставлять эту бумагу в общем доступе, но лишь накануне вечером, потягивая виски и проклиная какого-то неандертальца, из-за которого поневоле весь дом слушал кошмарную музыку, Линделл наконец решил, что делать. До сих пор о документе знали лишь человек десять (и то частично, поскольку, несмотря на опыт, никто в корпорации не смог сложить фрагменты воедино), и они согласились, что нет никаких разумных причин рассказывать остальным. Зачем в конце концов устраивать проблемы там, где царят покой и неведение? Там, где покой, по сути, и есть неведение, а неведение — мир?