Краткая история тьмы

Он тут же захромал в сторону белизны, как всегда скрипя костылями и присвистывая. Клавдия взялась его сопровождать, они приблизились к сияющему провалу в пространстве и сами начинали сиять, на плечах, на руках, на головах поселялись пляшущие короны из бешеного белого огня. Клык вытянул руку, волосы у Клавдии поднялись и засверкали молниями.

– Щекотно как! – крикнул Клык. – Щиплется!

И они исчезли. Портал выплюнул снег и мелко крошенные сосульки.

– Сирень, ты идешь? – спросил Дрюпин.

– После тебя, – ответила Сирень. – А то ты еще за края зацепишься.

Дрюпин поглядел на незнакомца. Тот кивнул.

– Я жду тебя там, – сказал Дрюпин. – Давай скорее. Смотри!

Дрюпин погрозил кулаком.

– Тик-так, – сказал незнакомец. – Тик-так, тик-так.

– Дрюпин, – вздохнула Сирень. – Ты задерживаешь нас всех.

– Ладно…

Дрюпин неуверенно направился в сторону портала.

– Поспешай-поспешай, – велел гость.

Дрюпин хотел что-то сказать, но гость подошел к нему, схватил за шиворот и зашвырнул в холод. Дрюпин успел еще что-то крикнуть и исчез.

Гость повернулся к Сирени.

– Время не ждет, – напомнил он. – Надо уходить… Хотя я подозреваю, что у тебя есть собственное мнение по этому вопросу.

– Есть, – подтвердила Сирень. – Собственное.

Он покивал.

– Так я и думал, – сказал гость. – У всех всегда имеется собственное мнение, в конце концов это погубит нашу цивилизацию. Значит, ты решила остаться?

– Ага.

Сиренью овладело патологическое упрямство. Она не хотела с ним. Непонятно почему. Она знала, что ей с ним…

Не по пути. Совсем не по пути. Категорически. Пошел-ка он. Конечно, это глупо, она понимала. То есть очень глупо, самоубийственно.

– Я остаюсь, – подтвердила Сирень.

– Сильный выбор, – сказал незнакомец. – Весьма. Впрочем, неудивительно, сильный выбор – он у тебя в крови. В генах, так сказать.

Он коснулся пальцем лба.

– Я даже знаю, что ты будешь делать, – он смотрел на нее не мигая, пристально, от взгляда этого Сирени становилось страшно.

Очень страшно.

Но она его выдержала.

– Знаю, – он продолжал смотреть. – Ты будешь вести дневник. Будешь записывать последние мысли. Что ж, это в духе. Это… Это твой выбор.

– Ага. Это ты там был?

– Где?

– В комнате с картиной?

Гость кивнул.

– Конечно, – сказал он. – Я. Я был в комнате с картиной. Я был в сотнях комнат с картинами, на сотнях улиц сотен городов, в пустынях без края и в подвалах с анакондами… Ну и так далее. Только это надо произносить с надлежащим пафосом…

– Чья эта комната?

Незнакомец помотал головой.

– Скажи, – попросила Сирень.

– Как-нибудь в другой раз. Привет-привет. Впрочем, мне пора, сударыня, пишите письма.

Он поклонился с грацией испанского гранда.

– Аста сиемпре, дорогая, кажется так? Одним словом, прощай навеки.

Он сделал шаг назад, помахал рукой и упал в белизну.

Сирень осталась одна. Села на стул и стала ждать.

Бетон прибывал. Не так медленно, как хотелось бы, но и не очень быстро. Бетон почти уже добрался до сиденья стула. Настроение у Сирени было плохое, просто ужасное, и она достала письма. Оставалось последнее, совсем небольшое, на одном листе, на пол-листа. Время оставалось, и она решила потратить его с пользой. Почитать. Чтение развивает мозг.

«Здравствуй, Пашка!

Если ты получишь это письмо, чихни при встрече в столовой. Чихни обязательно! Ты же умеешь!

Вчера я вспоминала сентябрь. Помнишь рябину? Красная, но кислая, а ты наврал, что умеешь варить пастилу. Рябиновая пастила, что может быть глупее? Но ты упорно врал, и достал сахар, сворованный в столовой, и кастрюлю, сворованную там же. Мы нарвали целое ведро рябины и стали варить ее на костре. Высыпали весь сахар, а еще можжевеловые ягоды для вкуса. К вечеру пастила сварилась, но она оказалась совсем не такой. То есть несъедобной совсем, горькой. Ты пронес ее на базу и подкинул в компот, а потом смотрел, как все плевались.