Краткие ответы на большие вопросы

Но он бы, конечно, поинтересовался, в честь чего весь этот ажиотаж. Он был на удивление скромным человеком, который, хотя и любил быть в центре внимания, казалось, удивлялся собственной славе. Мне вспомнилась одна фраза из его книги, ярко показывающая отношение моего отца к себе: «Если я внес вклад…» Он – единственный, кто мог добавить «если» к этим словам. Думаю, все остальные нисколько в этом не сомневаются.

И какой вклад! К всеобъемлющей грандиозности его трудов по космологии, исследующих структуру и происхождение Вселенной, стоит добавить исключительное человеческое мужество и юмор, с которыми мой отец относился к своим невзгодам. Он нашел способ раздвинуть границы человеческих знаний и в то же время – человеческой выносливости. Уверена, именно это сочетание сделало его культовой фигурой, но при этом – достижимой, доступной. Он страдал, но не сдавался. Общение требовало от него больших усилий, но он делал эти усилия, постоянно совершенствуя средства общения по мере того, как терял подвижность. Он тщательно подбирал слова, чтобы они производили максимальное впечатление, будучи произнесены электронным голосом, который обретал странную выразительность, когда он им пользовался. К нему прислушивались, и когда он высказывал свое мнение о системе британского здравоохранения, и когда говорил о расширяющейся Вселенной, не упуская возможности отпустить шуточку с самым невозмутимым видом – только знакомая искорка мелькала в глазах.

Мой отец был семьянином, хотя большинство об этом не подозревали до выхода в 2014 году фильма «Вселенная Стивена Хокинга». Разумеется, в 1970-е годы было большой редкостью встретить инвалида, у которого есть жена и дети, да еще с таким сильным чувством самостоятельности и независимости. В детстве мне очень не нравилось, как прохожие беззастенчиво, порой разинув рот, провожали моего отца взглядами, когда он на безумной скорости несся в своем инвалидном кресле по Кембриджу в сопровождении парочки лохматых светловолосых детишек, пытающихся на ходу есть мороженое. Я считала такой праздный интерес невероятной невоспитанностью. Я пыталась пронзить зевак взглядом, но, пожалуй, мое негодование вряд ли достигало цели, особенно если учесть, что оно исходило от девчонки, измазанной тающим эскимо.

При всем воображении мое детство нельзя назвать нормальным. Я сознавала это – и в то же время не сознавала. Я считала совершенно естественным задавать взрослым кучу неудобных вопросов, потому что у нас было так принято дома. Только когда я довела, как говорят, приходского священника до слез, устроив ему допрос с пристрастием, какие у него есть доказательства существования Бога, до меня дошло, что от меня такого не ожидают.

В детстве я не считала себя почемучкой, мне казалось, что таким, скорее, был мой старший брат, который в манере всех старших братьев поучал меня при каждом удобном случае (и продолжает этим заниматься до сих пор). Помню одну семейную поездку, которая, как множество других семейных поездок на отдых, мистическим образом совпала с заграничной конференцией по физике. Мы с братом присутствовали на какой-то лекции, вероятно, чтобы дать матери немножко отдохнуть от бесконечных семейных хлопот. В те времена лекции по физике не пользовались особой популярностью, тем более у детей. Я сидела, что-то черкая в блокноте, и вдруг брат поднял свою костлявую мальчишескую руку и задал крайне уважаемому ученому лектору вопрос. Отец просиял от гордости.

Меня часто спрашивали: «Каково быть дочерью Стивена Хокинга?» Разумеется, у меня не было и нет краткого удовлетворительного ответа на этот вопрос. Могу сказать, что взлеты бывали очень высоки, падения – чрезвычайно глубоки, а между ними находилось пространство, которое мы обычно называли «нормальным – для нас»: с точки зрения взрослого человека, то, что мы считали «нормальным», больше никем не могло восприниматься таковым. По мере того как время немного притупляет острую горечь утраты, я понимаю, что мне потребуется вечность, чтобы осмыслить нашу жизнь. Не уверена, что мне этого хочется. Иногда мне хочется просто вспоминать последние слова отца, которые он сказал мне, – что я была прекрасной дочерью и что я не должна бояться. У меня никогда не будет такой смелости, как у него, – я по природе не очень мужественный человек, – но он показал мне, что надо пытаться. И что эти попытки могут стать самой важной составляющей мужества.

Мой отец никогда не сдавался, никогда не уклонялся от борьбы. В семьдесят пять лет, полностью парализованный и способный шевелить лишь несколькими лицевыми мышцами, он каждый день надевал костюм и отправлялся работать. У него было много дел, и он не собирался позволить каким-то банальностям вставать у него на пути. Но должна заметить, что, если бы он знал о полицейском эскорте, который присутствовал на похоронах, он потребовал бы, чтобы они каждый день помогали ему преодолевать утренний трафик в Кембридже по пути из дома к рабочему кабинету.