По мнению Л., демократизация Европы, успех «уравнительных» идей как «эгалитарно-либеральный прогресс» есть антитеза социального развития и безусловный симптом духовного разложения. «Сложность машин, сложность администрации, судебных порядков, сложность потребностей в больших городах, сложность действий и влияний газетного и книжного мира, сложность в приемах самой науки… всё это лишь орудия смешения – это исполинская толчея, всех и всё толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; всё это сложный алгебраический прием, стремящийся привести всех и всё к одному знаменателю. Приемы эгалитарного прогресса – сложны, но цель груба, проста по мысли по идеалу, по влиянию. Цель всего – средний человек – буржуа, спокойный среди миллионов точно таких же людей, тоже спокойных». Появление в истории «среднего», массового человека является объективным итогом пребывания общества в периоде «вторичного упрощения», но следующая затем деградация и гибель общества осуществляется именно «руками среднего человека», который оторван, обособлен, отчужден от своей собственной истории и противостоит ей как сила слепая и разрушительная. Историю ему заменяет опыт толпы, частью которой он является и вне которой он ничто.
Причину гибели государства и форм общественности Л. видит в человеческой психологии, точнее, в разнонаправленности интересов. Никто не может судить об обществе и государстве беспристрастно, только об этом никто и не догадывается. Поэтому все разговоры об общезначимых идеалах прогресса – поверхностное скольжение досужих умов, не способных увидеть истинное положение дел. С точки зрения Л., на самом деле существует не прогресс, но лишь «процесс развития». Идея прогресса, как показала история, толкает людей на разрушение традиционных норм, императивов, социальных институтов. В результате – либо всеобщий упадок, либо усиление государства, устанавливающего более жесткие нормы регламентации человеческой жизнедеятельности.
Л. беспокоит не цивилизация как набор технологий, но разрушение традиционной европейской культуры. В связи с этим он предлагает Европе проект объединения национальных государств в единую политико-экономическую федерацию, позволяющую сохранить и развивать остатки собственной национально-культурной самобытности.
Для России Л. видит два пути: или подчинение Западу, или сохранение самостоятельности, обособленности от Запада, восстановление принципов византизма, означающего сохранение исторической преемственности: самодержавие (централизацию в сочетании с монархией), православие и уклад национальной жизни. До конца 70-х гг., разделяя славянофильскую идеологию Данилевского, он отстаивает независимость и самостоятельность исторического пути России, которая должна заняться строительством собственной, отличной от известных миру культур – славяно-греческой культуры.
Начиная с 70-х гг. Л. всё реже обращается к самобытному пути России. В его душе поселяются сомнения в ее великом будущем, в реальности осуществления в России византийского идеала. В 1889 г. в одном из писем Л. сообщает, что под влиянием Вл. Соловьева впервые изменил своим взглядам и стал склоняться к мысли, что если Россия и имеет какую-то сокровенную историческую цель, то она должна носить исключительно религиозный характер. Затем его охватывает сомнение и в религиозной миссии России. Он пишет: «Всё мне кажется, что и религиозность наша, и наш современный национализм – всё это эфемерная реакция, от которой лет через 20–30 и следа не останется». И наконец, полностью отказавшись от религиозно-византийского идеала, Л. произносит: «Окончить историю, погубив человечество развитием всемирного равенства… сделать жизнь человеческую окончательно невыносимой – не в этом ли уготовано наше предназначение?». Означают ли эти слова окончательное пророчество мыслителя? Сам Л. в книге «Восток, Россия и Славянство» еще в 1886 г. задал этот вопрос себе и ответил: «Окончательное слово? Что такое окончательное слово на земле? Окончательное слово может быть одно: конец всему на земле! Прекращение жизни и истории».
ЛЕРМОНТОВ
Михаил Юрьевич (1814–1841) – русский поэт, мыслитель. Философские основания его творчества были предметом исследования