Краткий курс истории философии

Вообще же мы видим, что во всем этом сцеплении странных догматических учений один вымысел беспрестанно влечет за собой, для своей опоры, другой – все равно как в практической жизни одна ложь приводит к необходимости многих других. Основою служит здесь Декартово разделение всего существующего на Бога и мир, а человека – на дух и материю, к каковой причисляется и все остальное. Сюда присоединяется общее для этих, да и всех когда-либо бывших философов заблуждение – то, что они полагают нашу основную сущность в познании, а не в воле, т. е. признают последнюю за начало вторичное, первое же – за первичное. Таковыми, значит, были коренные заблуждения, против которых на каждом шагу протестовали природа и действительность вещей и для спасения которых пришлось выдумать тогда spiritus animales, материальность животных, причины-поводы, бытие всего в Боге, предустановленную гармонию, монады, оптимизм и тому подобные шутки. У меня же, где вопрос поставлен как следует, все связывается само собою, все получает надлежащее освещение, не требуется никаких фикций, и simplex sigillum veri[68].

«Если признать существо морально свободным, то оно не может быть создано, а должно обладать самочинностью, т. е. быть изначальным, существующим по собственной исконной силе и полномочию»

Канта проблема о субстанциях непосредственно не коснулась: он шагнул дальше нее. У него понятие субстанции – категория, т. е. просто априорная форма мышления. Но через нее, в ее необходимом применении к чувственному созерцанию, ничто не познается так, как оно есть в себе самом: поэтому сущность, лежащая в основе как тел, так и душ, в себе самой может быть одна и та же. Вот его учение. Оно проложило мне путь к уразумению, что собственное тело каждого человека – это лишь в мозгу возникающее созерцание его воли; такое отношение между обоими моментами, будучи потом распространено на все тела, привело меня к пониманию мира как воли и представления.

Так вот это понятие субстанции, которое Декарт, верный Аристотелю, сделал главным понятием философии и с определения которого, хотя и на манер элейцев, начинает также и Спиноза, – это понятие оказывается при ближайшем и правдивом исследовании высшим, но незаконным отвлечением от понятия материи – именно таким, которое наряду с материей охватывает также и подкинутого ребенка – нематериальную субстанцию: вопрос этот подробно рассмотрен мною в «Критике кантовской философии», с. 550 сл. 2-го изд. (по 3-му изд., с. 658 сл.). Но и помимо того, понятие субстанции уже потому не может служить отправным пунктом для философий, что оно во всяком случае – понятие объективное. А все объективное всегда бывает для нас только косвенным – только субъективное непосредственно, и поэтому нельзя проходить мимо него, а надлежит непременно исходить из него. Правда, Декарт это и сделал – он был даже первым, кто это признал и осуществил, поэтому с него и ведет начало новая главная эпоха в философии; но сделано это было только в виде вступления, первого шага, после чего Декарт тотчас же принимает объективную, абсолютную реальность мира, основываясь на доверии к правдивости Божьей, и с тех пор продолжает философствовать всецело на объективной почве. Сверх того, он становится повинен, собственно говоря, еще в существенном circulus vitiosus[69]. А именно, он выводит объективную реальность предметов всех наших наглядных представлений из бытия Бога как их творца, правдивость которого не допускает, чтобы Он нас обманывал; бытие же самого Бога доказывается им из врожденного у нас представления, которое мы якобы имеем о Нем как о всесовершеннейшем существе. «Il commence par douter de tout, et finit par tout croire»[70], – говорит о Декарте один его соотечественник.