Краткий курс по русской истории

Все условия, влиявшия на литературу житий, клали в основу жития церковно-моралистический взгляд на людей и их деяния. Было бы, однако ж, большой ошибкой думать, что биограф святаго сходится в точке зрения с историком-моралистом, для котораго поучительны в истории и уклонения от нравственнаго идеала. Древнерусское миросозерцание, на котором стоял биограф, не любило подниматься на такую моральную абстракцию. Точнее определим это миросозерцание, сказав, что оно искало только непосредственнаго назидания.

Характерно отношение биографа к русской исторической действительности. Он искал в последней отражения другаго, хорошо знакомаго ему мира и ценил ее настолько, насколько она отражала этот мир. Иногда он начинал житие очерком распространения апостольской проповеди, и в словах его звучит чувство народной гордости, когда он передает легенду о путешествии на Русь апостола Андрея. В XIV и в XVII вв. он говорит о русском общественном порядке одинаковым языком, будто никакой перемены не произошло в промежутке. Зато он не был невнимателен к судьбам церкви за пределами Руси, и с половины XV в. мысль его часто обращается к не перестающему умножаться сонму русских пустынножителей, как к живому доказательству, что Русская земля теперь прямая и единственная наследница древняго благочестия. Он любил повторять то место из Пахомиева предисловия к житию Сергия, где книжный Серб спрашивает, откуда засветился этот светильник, не из Иерусалима ли или не с Синая ли, и потом отвечает: нет, из Русской земли, которая долго была омрачена кумирослужением и недавно сподобилась святаго просвещения, но уже озарилась многими светилами, «якоже той превзыти иже исперва просвещение приемших». Лесная русская пустыня становилась продолжением опустевшей Фиваиды. Чем эта пустыня с ея своеобразными условиями и обитателями отличалась от древней египетской, это не занимало русскаго инока-биографа. Он не скажет, хотя бы и знал, как и сколько деревень и починков явилось в лесу под руководством проникшей туда братии; но он подробно разскажет о борьбе основателя с теми же бесовскими «страхованиями», какия древний отшельник встречал в восточной пустыне.

Безспорно, древнерусский биограф своим историческим взглядом смелее и шире летописца обнимал русскую жизнь. Можно даже сказать, что древнерусская мысль не поднималась выше того историческаго понимания, какое усвоила и развила литература житий. В этом отношении ей принадлежит видное место в истории нашего умственнаго развития.