Краткий миг

— Здравствуйте, Прасковья Павловна, мы Вас каждый раз смотрим, не пропускаем. Вы нам очень помогаете понять, что к чему. Очень Вам верим.

— Кто вы по профессии? — спросила Прасковья.

— Я учитель математики, а они вот, — женщина указала на товарок, — в малом бизнесе.

Прасковья увидала на груди у тех двоих значок, изображающий метлу. Да, это они — те самые, о которых рассказывала Богдану.

— Спасибо Вам, — ещё раз повторили тётеньки, направляясь к выходу. Одна, которая учительница, обернулась и с острым любопытством зыркнула на Богдана.

— Вот она, моя аудитория, — улыбнулась Прасковья Богдану. — Веник заметил?

— Разумеется, — кивнул он. И вдруг произнёс серьёзно и с убеждением:

— Ты ангел. Ты их всех осеняешь крылом. И не вздумай возражать.

— Да я и не возражаю! — рассмеялась Прасковья. — Ангел — так ангел. Ты это ещё при случае отцу Варфоломею скажи. Он тоже вроде как всех осеняет. Вернее, окормляет.

— Варфоломей ни при чём. Ты — настоящая. А он — лицедей. Возможно, полезный, но лицедей. Я когда-то ещё в молодости понял, что ты последняя настоящая, а остальные — цифровые.

И она вспомнила, что он, в самом деле, говорил именно это в тот самый вечер, когда сделал ей предложение. Они шли от его дома к метро Лубянка. Вспомнилось удивительно чётко.

На станции остановились возле статуи партизан.

— Вот такая примерно и была моя прабабка Прасковья, — проговорила она. — Тут, если я правильно помню, исходно был портрет товарища Сталина, но потом его замазали в рамках хрущёвской десталинизации.

— Какой ужас была эта десталинизация, — поморщился Богдан. — Ещё тогда, прежде, можно сказать, в первой серии моей российской жизни, я читал об этом и был потрясён злонамеренным идиотизмом. Плевать в своё прошлое… Каким бы оно ни было… А тут ведь было оно достойное, в высшей степени достойное… Если нет прошлого или оно признано преступным, постыдным — тебе не на что опереться, чтобы идти вперёд. Ведь чтобы сделать шаг — надо опереться на что-то твёрдое. Я очень остро это чувствую. Не случайно так называемые аристократы всегда культивировали память о предках, гордились тем, сколько поколений семьи известно. И в Англии, и в Америке, и в Германии, и у нас, чертей, этим гордятся. И это вовсе не сословное тщеславие — это поиск опоры. Уверен: и твоя прабабка Прасковья тебя поддерживает. — Прасковья кивнула согласно. — Я слышал вот что. Якобы хрущёвская десталинизация была делом исключительно местным, хрущёвским. А вот вторая серия борьбы со Сталиным, уже в рамках «перестройки» — вот это, мне говорили, уже дело наших, дьявольское дело. Увидели, насколько это эффективно деморализует народ — ну, и воспользовались историческим опытом. Ведь то, что народ в «перестройку» не возражал против сдачи страны Западу — это результат той давней деморализации. Я в этом уверен. Вот приедет Мишка — он много интересного расскажет об этой самой «перестройке» и о роли нашего чертовского воинства.

А как теперь вы теперь оцениваете Сталина и его эпоху?

— Положительно. Детей учат так: Сталин — это вождь советского народа, главный командир во время Великой Отечественной войны.

— Не поспоришь, — согласился Богдан. — А как насчёт репрессий, Гулага и прочего?

— По теперешним правилам, полагается на одну статью о репрессиях давать три о тогдашних достижениях и преобразованиях, о людях и т. д. — всё в положительном ключе. Это я говорю о чистом агитпропе. А что касается подлинных историков, то они имеют довольно взвешенный взгляд и на коллективизацию, и на репрессии. Репрессии — это была брутальная форма смены элит. А коллективизация была тоже брутальной формой перехода к современному индустриальному сельскому хозяйству. Можно ли было сделать по-другому, лучше? Наверное, можно. Любую работу можно сделать лучше. Но делают её так, как умеют, как получается при тех ресурсах и при тех ограничениях, которые имеются на данный момент.

— Послушай, а кто и как считает эти статьи три к одному? Искусственный интеллект отслеживает?

— Да, просто, — Прасковья удивилась наивности его вопроса. — Каждый главный редактор, а это ныне лицо ответственное, обязан опубликовать в своём издании в том же выпуске, где статья о репрессиях, одну статью положительного характера о том времени, а потом в течение максимум трёх месяцев ещё две вдогонку. Там есть какая-то формула по срокам: в зависимости от периодичности издания. Три месяца — это, сколь я помню, для ежемесячных.

— Твоё ведомство разрабатывает такие формулы?

— Вестимо. — Сказала и отметила, что машкино словцо. «Эх Машка, Машка…».