Краткий миг

– Постараюсь привести свою потрёпанную тушку в порядок, – он улыбнулся, – чтобы чуть-чуть тебе нравиться. Знаешь, я когда-то ужасно гордился, что тебе нравлюсь. Я и сейчас очень-очень этого хочу – тебе нравиться. Ну хоть чуть-чуть… – его голос прозвучал жалобно-просяще, что к нему не шло. – Я подкачаюсь, потом схожу в какую-нибудь приличную косметическую лечебницу: пускай они меня подшлифуют; наверняка ведь, есть какие-то способы. В общем-то я умею приводить себя в порядок: поначалу я и ходил-то еле-еле, а сейчас даже слегка бегаю. Разыщу своего старого тренера, а нет – так нового найду.

А ты – всё такая же красивая. Господи! Как я люблю тебя! – он прижал её к себе.

«Удивительно, как мужчины связывают с этим делом чувство собственного достоинства, – думала Прасковья. – Даже такие умные, как Богдан. Ведь это всего лишь физиологическая реакция – как пищеварение или ещё там что-нибудь».

– Я постарела, Богдан, ровно на те же пятнадцать лет, – она положила голову ему на грудь.

– Я этого не вижу, моё солнышко. Ты волшебница. Я и предположить не мог, что на эдакое способен. Правда-правда! Я такого от себя ну никак не ожидал. И всё это ты. Ты можешь всё, что захочешь, я это всегда знал.

– Я тебе ещё чертёнка рожу, – сказала она неожиданно для самой себя. И тотчас испугалась. С ним она говорила что-то неконтролируемое, хотя в остальной жизни привыкла очень взвешивать даже самые проходные реплики.

– Господи, неужели это возможно? – прошептал он с растерянным изумлением.

– А тебе бы хотелось? – она поцеловала его седую шёрстку.

– Конечно, хотелось бы, родная. Но всё это так потрясающе, так невероятно… я не в силах этого переварить. Это совершенно невозможное, нездешнее счастье. В этой жизни такого не бывает.

– В этой жизни пора вставать, – она поцеловала его шершавую щёку. – Позавтракаем не торопясь. Когда начинается тут завтрак – в семь?

– В полседьмого, – ответил он.

– Тем более пора. Я люблю в поездках приходить рано на завтрак.

Он мгновенно собрался, как всегда делал в прежней жизни. Она умылась и ощутила стянутость кожи: крема для лица не было. «Как привязан современный человек ко всей этой муре: крема нет – и уж жизнь не в жизнь, – подумала Прасковья. – Как раньше-то люди жили?». Впрочем, сто лет назад в её годы женщина была начинающей старухой, а она – почти юная невеста собственного бывшего мужа.

Они спустились по лестнице, держась за руки, как ходили когда-то.

– Девочка моя любимая! – он украдкой поцеловал её куда-то повыше уха.

Сели возле окна, с видом на Исторический музей. Он сидел напротив неё и молча глядел с печальной лаской. Глаза его лучились, окружённые сухими морщинками. И были они голубыми: с чего она взяла, что глаза его стали серыми?

Она почувствовала, что голодна: не ела со вчерашнего обеда.

– Давай возьмём чего-нибудь, – сказала она. – Ты что ешь на завтрак? Кашу «Пять злаков»? – напомнила она о том первом в их общей жизни завтраке. Он рассеянно улыбнулся: не понятно, вспомнил или нет.

Она наложила на тарелку вкусной снеди и принялась её уписывать. Прасковья всегда наедалась на завтраке в хороших гостиницах. Просто рефлекс какой-то: наесться на хорошем шведском столе. Как ни преуспела она на ярмарке житейской суеты, а всё осталась девочкой из провинции.

Богдан взял блин, поковырял его и недоел.

– Давай я тебе принесу чего-нибудь вкусненького, – предложила она: её встревожило полное отсутствие у него аппетита. «Господи, что с ним? И эта худоба…»

Подошедший официант налил им кофе.

– Кофе – это, пожалуй, то, что нужно, – улыбнулся он. – По утрам мне редко хочется есть.

– Послушай, Богдан, а чём тебя кормили… там? – смущаясь, спросила Прасковья.

– Ты будешь смеяться, – улыбнулся он. – Собачьей едой.

– Правда что ли? – растерялась она. – Прямо собачьей?

– По виду совершенно собачьей: коричневые хрустящие гранулы. Давали на день синюю пластиковую миску таких гранул и двухлитровую бутыль воды. Этого хватало для поддержания работоспособности. Гранулы были даже персонифицированные: в них подмешивали что-то нужное именно данному нумеру. Время от времени брали кровь и на основании анализа определяли, что подмешивать. Проявляли, можно сказать, заботу о людях. Так что питание там было вполне здоровое, – он иронически усмехнулся. – Побочным эффектом такой кормёжки была полная потеря интереса к еде. Я никогда не был особым гурманом, но в прежней жизни кое-что всё-таки нравилось: хорошие стейки, виноград, помню, нравился. А теперь всё это совершенно отпало. Жую, просто чтоб были силы.

– Ну ведь когда-нибудь ты чувствуешь голод, – растерянно настаивала она.

– Наверное… – неопределённо произнёс Богдан. – Но это проявляется как-то по-другому, не так, как раньше. Я просто слегка слабею и тогда понимаю, что надо что-нибудь съесть – всё равно, что.